Джон Эриксон - профессор Свято-Владимирской духовной семинарии, протоиерей, отец семейства. 

Статью профессора мы значительно отредактировали, сократили и упростили, особенно в части терминологии, для прихожан нашего сайта. Чтобы ни у кого не было лукавой возможности сказать – это длинно и сложно – я ничего не пойму. 

Событие раскола 1054 г., как одного из наиболее драматичных и значительных эпизодов средневековой эпохи, заслужило пристального внимания со стороны ученых. Традиционно на события 1054 г. предпочитали смотреть как на явный разрыв или раскол, причина которого заключается - в зависимости от точки зрения - либо в претензиях реформированного папства, либо в бунтарстве и непокорности, свойственной Византийской Церкви. 

Все эти попытки объединяет по крайней мере одно: это - тенденция игнорировать или недооценивать важность религиозных вопросов, затронутых в 1054 г. Это не так сильно удивляет, когда знакомишься с характером этих вопросов. Греческие полемисты того времени подвергают латинян суровой критике за особенности их пищи, за отсутствие пения «Аллилуйя» во время Великого поста, но более всего за использование безквасного хлеба - опресноков - в Евхаристии. 

Судя по тому, сколько было израсходовано чернил и пергамента, можно с определенностью сказать, что для большинства церковных людей Византии XI и XII веков принципиальным пунктом разногласия с латинянами был не папский примат и не Filioque, а именно вопрос об использовании безквасного хлеба в Евхаристии. Как пишет один из антиохийских патриархов: «Главная и первостепенная причина разногласия между ними и нами заключается в веществе Евхаристии... Вещество Евхаристии - это тот пункт, который в сжатом виде включает в себя весь вопрос истинного благочестия».

Скромное число как греков, так и латинян, кажется, разделяет этот взгляд. Как отмечают современные историки, летописцы того периода упоминают о схизме 1054 г. только мимоходом; но когда они все же о ней упоминают, то в качестве единственной причины этого раскола они выставляют спорный пункт о евхаристическом хлебе. На популярном уровне как латиняне, так и греки признают этот факт. Например, в тогдашних описаниях крестовых походов упоминается один случай, когда греки заново освящали алтарь одного храма как оскверненный совершением в ней латинской мессы. 

Сегодня проблема евхаристического хлеба может показаться многим не имеющей существенного значения в вопросе, касающемся местной литургической практики и церковной дисциплины, все же для византийцев эпохи Средних веков в ней “заключался весь вопрос истинного благочестия”, и с тех пор использование опресноков в Евхаристии для византийца было немыслимо. В связи с этим возникают два вопроса: почему некогда вопрос, связанный с опресноками, вызывал такой живой богословский интерес? И почему сегодня он кажется таким безжизненным, и лишенным смысла?

 Единосущный и сверхсущностный 

Естественнее всего исследование такой проблемы, как вопрос о евхаристическом хлебе, следовало бы начать с попыток отыскания истоков употребления опресноков в Евхаристии. Полемисты XI и XII веков пытались это сделать. Самые сильные аргументы против опресноков охотнее всего черпаются ими из двух важных арсеналов Средневековья, каковыми являются этимология (наука о происхождении слов)  и символика. 

Типичный образец аргументации из области этимологии кратко можно представить следующим образом: согласно всем евангельским описаниями Тайной Вечери, Иисус взял “артос”. Но слово “артос” происходит от поднимать, возносить вверх, ведь квасное тесто поднимается именно вверх. Поэтому должно служить на квасном хлебе. Современный лексикон не знает такой этимологии. 

Другой аргумент, заимствованный уже скорее из филологии, чем этимологии, также часто встречается: “В Писании слово “артос”, когда оно употребляется без определения “пресный” (безквасный), всегда означает полноценный квасной хлеб точно так же, как слово “человек”, стоящее без определения “мертвый”, всегда означает “живого человека”...

Более сложной, но также и более впечатляющей является система доводов, которую за неимением более подходящего слова можно было бы назвать символической. Когда латиняне берут на вооружение этот метод, то они обычно оправдывают свою практику на основании того факта, что Воплощение Христово было свободно от порчи первородного греха, т.е. от закваски греха и порока. Мф. 16:6: “Блюдитеся от кваса фарисейска и саддукейска”, и более настойчиво - 1 Кор. 5:6-8: “Не весте ли, яко мал квас все смешение квасит? Очистите убо ветхий квас, да будете ново смешение якоже есте безквасни: ибо пасха наша за ны пожрен бысть Христос. Темже да празднуем не в квасе ветсе, ни в квасе злобы и лукавства, но в безквасии чистоты и истины”.

Но тут сразу возникает проблема перевода. Поэтому латиняне слову “квасить” придают отрицательную окраску, а греки с не меньшим искусством извлекают из того же самого термина совершенно противоположный смысл: мы нуждаемся в новой закваске, которая есть Христос. 

Греки также, со своей стороны, настаивая на своем толковании, подыскивают в библейском тексте цитаты с упоминанием слова “закваска”, например, Мф. 13:33, “Подобно есть царствие небесное квасу”. Однако почти вся их аргументация направлена на то, чтобы показать еретичность позиции своих оппонентов - что является типичным приемом всей полемической литературы. Например: “Служить на безквасном хлебе - значит отрицать, что Христос - и Бог и человек одновременно и таким образом впадать в ересь”; или “служить на хлебе без закваски, как символа божественной чистоты - значит то же, что отрицать реальность Воплощения, и тем самым впадать в ересь Манеса, Валентина, Аполлинария, Павла Самосатского, Евтихия, Диоскора, Севера, Сергия и Пирра”. 

Подобные заключения, обильно используемые в ходе полемики, более демонстрируют эрудицию, чем служат для назидания. Но то, что в них постоянно подразумевалось, - это убеждение в том, что использование квасного хлеба в Евхаристии есть необходимое условие и гарантия того, что учение о Христе было православным. И так считать в то время могли, имея на то серьезные основания. 

Византийским читателям той эпохи мог быть хорошо известен тот факт, что в древности еретики евиониты, используя воду и безквасный хлеб в своей т.н. Евхаристии, выражали тем самым собственную жалкую и неполноценную веру во Христа. Но был перед глазами и другой пример: все еще показывали свою живучесть и активность на территории Малой Азии и Болгарии еретики павликиане, богомилы и разнообразные секты манихеев, которые соединяли свои взгляды с отрицанием факта реального присутствия Христа в Евхаристии, называя евхаристический хлеб Молитвой Господней, а вино - Новым Заветом. И более важный пример: соседние с Византией армяне были монофизитами и использовали в Евхаристии безквасный хлеб для выражения своего убеждения в том, что во Христе одна божественная природа. Имея это в виду, становится понятным стремление византийцев смотреть на латинскую практику как на обнаружение одной из главных ересей. 

Этим желанием византийцев устанавливать прямую зависимость между учением о Христе и элементами Евхаристии отчасти объясняется широкое использование христологической терминологии в полемических трактатах против использования опресноков латинянами или армянами. В сущности, эти многочисленные трактаты являются продолжением христологических споров V и VI веков и анти-иконоборческой полемики VIII-IX веков. 

Византийская позиция наиболее емко выражена Никитой Стефатом в его споре с Гумбертом в 1054-м и в его антиармянских трактатах. Стефат пишет: “Те, кто причащается опресноками, находятся еще под сенью закона и трапезу иудейскую вкушают, а не божественную - словесную и животворящую, - нам, уверовавшим человекам, сверхсущностную и единосущную, в то же время, т.к. научены мы свыше испрашивать сверхсущностный хлеб. Ведь опреснок без сомнения мертв, как о том ясно свидетельствует сама природа вещей.” 

Нельзя сказать, что аргументация Стефата вполне безупречна: то, что безквасный хлеб в какой-то мере более безжизнен, чем квасной, - это отнюдь не очевидно. Но основная мысль безусловно верна - это то, что сверхущностный хлеб, который мы испрашиваем в молитве Господней и которым мы причащаемся на Литургии, есть также и единосущный нам. 

За образом мыслей Стефата кроется общий взгляд греческих отцов на спасение как на обожение. “Бог стал человеком для того, чтобы человек мог стать Богом”. Но если весь человек призван к обожению, то и Христос должен быть во всем единосущен человеку - и душей, и телом, и умом. Говоря более определенно, Христос в Евхаристии должен быть по всему единосущен человеку, если весь человек участвует в Его Божественности. 

Вывод, который делает отсюда Стефат, что хлеб Евхаристии поэтому должен быть квасной, - может представляться, как результат его слишком систематизированного, а также литературно окрашенного мышления. Но в его взгляде на Евхаристию верно отражается центральная идея византийского литургического богословия.

Преподобный Иоанн Дамаскин пишет: “Хлеб и вино - не просто образ Тела и Крови Христовых (да не будет!), но само это обоженное Тело, почему и Сам Господь говорит: “Сие есть Тело Мое”, а не образ Моего Тела...” С того времени, кажется, у византийцев уже почти не возникало сомнений относительно факта реального присутствия Христа в Евхаристии. Так в важнейшем споре о Евхаристии, вспыхнувшем в Византии сразу после победы над иконоборчеством, речь шла не о реальности присутствия Христа в Евхаристии, а скорее о нетленности этого Тела. 

Как может простой хлеб стать Телом Христа, нашего Спасителя? Для греков этот вопрос не составлял большой проблемы, потому что хлеб в их представлении, по крайней мере потенциально и метафорически, являлся человеческой плотью. Как говорится в одном византийском лексиконе: “хлеб одновременно означает и тот хлеб, который мы едим, и тело”. Только исходя из представления о тесной связи между хлебом и плотью, Иоанн Дамаскин мог написать: 

«Как хлеб, когда его вкушают, вино и вода, когда их пьют, сущностно изменяются в тело и кровь того, кто вкушает и пьет, и не образуется другого тела, отличного от первого, - так же и хлеб Трапезы, вино и вода сверхъестественным образом изменяются через призывание Святого Духа в Тело и Кровь Христа, и нет двух тел, но одно и то же». 

Свой подход к Евхаристии византийцы начинают не с хлеба, а с хлеба-тела человека. Для византийцев, как и для Никиты Стефата, ясно: участием в личности Христа, который в Евхаристии, как и в своей земной жизни, остается одновременно единосущным и сверх сущностным нам. 

Несомненно, что латиняне, в отличие от армян, держатся буквы православной христологии, все же надо признать, что в своем подходе к Евхаристии, они демонстрирует слишком слабое понимание сути православной христологии. Католики основное внимание сосредотачивают скорее на жертвенном, чем на причастном характере Евхаристии. Христос как совершенная Жертва, будучи свободным от греха (или от закваски греха), отдает Себя на заклание и в Евхаристии в качестве жертвы за грех. Здесь остается мало места для идеи о животворящем и обоживающем участии во Христе. О самом главном в Православном!