В 1904 году 27 июня (по старому стилю) в нашем храме Иоанна Предтече яблоку негде было упасть. Приходское духовенство теснилось  в алтаре, а часть  в благолепных облачениях  стояло «близ при дверях». Нарядные люди - знатные и простые, купеческого звания и чиновного, студенты и бабы, детвора и, как бы сейчас сказали, пенсионеры, заполнили все центральные и боковые пределы храма, притвор и храмовую обширную площадь. Многие держали в руках цветы. Нетерпения не было. С минуту на минуту ожидался приезд великого «предгрозового» светильника Русской Церкви, протоиерея Иоанна Сергиева, прославленного в 20 веке как Иоанн Кронштадтский,  названный так по месту своего основного служения. Летом 1904 года по пути в Котлас он посетил наш древний русский город, где провел два дня. За время своего пребывания  протоиерей Иоанн служил в нескольких городских храмах, но, пожалуй, самый яркий след его служения остался в нашем храме Иоанне Предтече. Во многом мы обязаны в этом напористому сердобольному юноше Николаю, будущему митрополиту Нестору (Анисимову), горожанину г. Вятки. Митрополит Нестор оставил свои воспоминания о посещении святым праведным Иоанном нашего храма и личном своем общении с ним.

Отец Иоанн Кронштадтский жил и совершал свое служение Богу всего век назад – по историческим меркам  - малое время. И на рубеже XIX – XX веков, когда Россию бередила политическая смута, вспыхивали и ненадолго затихали внешние войны, приход в теряющее нравственные опоры российское общество человека, который всю свою судьбу отдал духовному просвещению, спасению, казалось бы, совершенно заблудших, без надежды на возрождение душ, был очередной милостью Бога – не иначе.

Отказ отца Иоанна от мирских благ не был показным – это мы знаем из его жития. Его любовь к ближнему не разбирала, кто перед ним – нищий пропойца или император, он видел в каждом душу, которой требуется очищение, покаяние и облегчение, тело, которому требуется исцеление от недугов.

Молитвою отца Иоанна излечивались самые тяжкие болезни. Исцеления совершались как наедине, так и при большом стечении народа, а часто и заочно. Православные молятся этому святому в любой беде и в любом затруднении, об исцелении от различных недугов, за здоровье близких, об избавлении от пьянства, наркомании и других зависимостей. Поскольку грамота вначале трудно давалась маленькому Иоанну, лишь после горячей молитвы «как будто раскрылся ум в голове» и он начал блестяще учиться, ему молятся о помощи в обучении. Вначале пастырь сам шел к народу в пределах одного своего города, а затем народ сам со всех концов России устремился к нему. Так жить и трудиться можно было, конечно, только при наличии сверхъестественной благодатной помощи Божией! Но и самая слава о. Иоанна была его величайшим подвигом, тяжким трудом…

Воспоминая перед иконой Святого праведного Иоанна Кронштадтского об уникальном духовном опыте его жизни, думается, что никакое «другое время», никакие «обстоятельства» не могут помешать попытке стать добрее и терпимее и увидеть в каждом – Божье творение, которое находится рядом с нами в этом мире по единому для всех дарованному Богом праву.

Отец Иоанн Кронштадтский из скромности и смирения предпочитал умалчивать, что он ведет аскетический – по сути, монашеский образ жизни, хотя и жил в миру. Строгий пост, постоянная молитва, постоянное борение с плотскими искушениями, ежедневное совершение Божественной литургии – он посвятил этому жизнь, следуя опыту святоотеческой истории, величайших ее святых подвижников и, конечно, в первую очередь примеру и наставлениям самого Спасителя.

Это великий Божий угодник. По молитве о. Иоанна совершалось и теперь продолжают совершаться дивные чудеса.

Наш соотечественник, замечательный русский писатель Борис Зайцев, один из воцерковившихся талантливых литераторов после великой русской смуты ХХ–го века, написал  на закате дней своих прекрасный (во многом автобиографичный)  роман «Путешествие Глеба». В главе, посвященной учению мальчика Глеба в калужской гимназии, Борис Зайцев подробно описывает торжественную встречу всех учащихся с отцом Иоанном Кронштадтским.  Это непосредственное свидетельство проливает особый свет на трудное служение всероссийского пастыря русскому обществу. Но предоставим слово самому очевидцу. Особенно интересно читать описание живого образа о. Иоанна зоркими глазами  провинциального гимназиста

Борис Зайцев, «Путешествие Глеба», глава из романа.

Раздался звонок – уже к следующему уроку. Надо было спешить, предстояла математика – учитель Александр Григорьич. О. Парфений успел лишь сообщить на прощание, что скоро Калугу и Училище посетит знаменитый протоиерей о. Иоанн Кронштадтский.

        – Замечательная личность. Вот кто много может вам дать. Вы увидите!

Калужскому архиерею, благодушному старику с теплыми руками и сладковато-ладанным запахом, продолжавшему заниматься сочинением стихов, не особенно улыбался приезд Иоанна Кронштадтского. Иерархически он ничто пред епископом. Но о. Иоанн не просто протоиерей. Слава его прошла уже по всей России, а главное, его высоко чтут в Петербурге – в Синоде и при Дворе. По слухам, весьма расположен к нему молодой государь. Мало ли что… шепнут здесь что-нибудь, недовольство выскажут – поди потом, отчитывайся…

Но с этой стороны Владыка мог быть покоен: ни Консистория, ни приходы, ни епархиальные дела нисколько о. Иоанна не занимали. Он приехал к больной, по вызову знакомых, сейчас же начал разъезжать по городу – да и на Подворье у Владыки, где остановился, сразу появилось то возбуждение, оживление, тот народ, жаждущий его видеть, что сопровождало о. Иоанна всюду. «Великой духовности иерей, – говорил о нем Владыка. – Молитвенник, украшение Церкви. Но воодушевление иногда и чрезмерное. Этакая нервность…» Владыка покачивал головой, находил, что, например, «иоаннитки» доходят до болезненности – и этим слегка утешал то ревнивое чувство, которое у него появилось: о. Иоанн держался с ним почтительно, но сразу заслонил собою все. В эти дни не было в городе архиерея, а был приехавший из Петербурга о. Иоанн Кронштадтский – и на служении в Соборе, переполненном как под Светлое Воскресение, все взоры, волнение, обожание были сосредоточены на о. Иоанне. В городе говорили уже об исцелениях по его молитвам, об облегчении страданий, удивительных исповедях и обращениях. Большинство верило, или относилось сочувственно. Но были и скептики.

После слов о. Парфения об Иоанне Кронштадтском Глеб ждал его приезда с интересом. Он немного даже готовился. Взял в училищной библиотеке книгу Фаррара, с увлечением читал об Афанасии Великом, его борьбе с арианами, приключениях, скитаниях, о Вселенском Соборе. Когда о. Иоанн посетит их класс, о. Парфений, разумеется, вызовет Глеба. Вот тогда и покажет, что в Калуге тоже кое-что знают и умеют рассказывать. Глеб мысленно уже видел, как о. Иоанн, восхищенный его познаниями, обнимает его, целует и благословляет.

День посещения не был известен. Глебу очень, конечно, хотелось, чтобы он совпал с уроком Закона Божия – несколько вооружился и в Евангелии, Ветхом Завете, даже и катехизисе, который не любил. Подзубрил покрепче, что «вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых».

В среду (Закона Божия у Глеба как раз и не было) на втором уроке вдруг по классам забегали надзиратели. Учителя, забрав журналы свои, полусмущенно и полуиспуганно уходили, точно в чем-то были виноваты. Ученики строились парами. «Иоанн Кронштадтский! Иоанн Кронштадтский!» Толком никто ничего не знал. Знаменитый священник из Петербурга, а чем прославился, что именно делает – неизвестно, никто не потрудился рассказать. Ясно было одно: начальство встревожено, суматоха такая же, как при появлении окружного инспектора.

Училище вытянули в два ряда во всю длину верхнего коридора. Глеб был доволен, что попал в первый ряд – и он лучше увидит, и его увидят. Ждали несколько минут. Внизу сдержанный глухой гул. Надзиратель, вытянувшись на площадке парадной лестницы, вторым повернутым маршем выходившей в коридор, сделал вдруг страшные глаза: надзиратели при учениках тоже встрепенулись, грозно замерли – в коридоре стало совсем тихо. На площадку, к бюсту Александра III поднялось снизу несколько человек, пред ними низко склонился надзиратель. Впереди всех худенький священник в лиловой шелковой рясе с большим наперсным золотым крестом, который он придерживал рукою. Лицо очень русское, почти простонародное, с редкою бородкой, полуседой, все испещрено морщинками, сложно и путано переплетавшимися – они могли, при нервной выразительности облика, слагаться в те, иные узоры, накидывать свою сеть, снимать ее, освещать, омрачнять. Но над всем господствовали глаза, как бы хозяева местности. Бледно-голубые, даже слегка выцветшие, несли они легкую, поражающую живость, невесомо-духовную, как легок и суховат телом и властными руками был этот о. Иоанн, некоторыми считавшийся почти святым.

За ним шел директор, учителя, слегка побледневший о. Парфений.

Взор о. Иоанна был рассеян. Он сказал что-то директору – полному, средних лет математику с бачками, – тот ответил почтительно. И о. Иоанн оказался прямо уже перед шеренгою.

– Ну вот, дети, ну вот… с вами Божие благословение! Благослови вас Господь!

Глеба удивил его высокий, резкий и довольно неприятный голос, будто даже он выкрикнул это.

О. Иоанн перекрестил их широким, летящим крестным знамением, пошел вдоль рядов. Лицо его как бы отсутствовало. Вполголоса он иногда произносил отдельные слова, долетало: «Господи, сохрани… Благослови, Господи…»

Глеб ждал не без волнения. Старичок поравнялся с ним, шелковая лиловая ряса чуть-чуть задела. Но о. Иоанн не взглянул на Глеба. Бледно-голубые его глаза, мелкие морщинки на лице мгновенным видением проплыли – и вот уже далеко. Продолжалось обычное: директор, Александр Григорьич, учителя… И лишь в самом конце, у окна, где стоял первый класс, о. Иоанн вдруг остановился.

– Поди сюда, поди, рыженький… ну, ты, вихрастенький, выходи…

Соседи подтолкнули. Мальчик лет десяти, в веснушках, с милым перепуганным лицом, выступил из шеренги. Это был сын купца Ирошникова. Фаррара он не читал, учился средне, мечтал лишь о том, чтобы не провалиться на экзамене, – тятенька может выдрать. Теперь, когда его выпихнули вперед, сразу решил, что дело плохо: как-нибудь не так одет, шептался с соседями, шевелился…

Но старичок, от бороды и рясы которого пахло ладаном, ласково к нему наклонился.

– Во святом крещении имя?

– Федот, – прошептал молодой хлеботорговец.

– Федотушка, маленький… вихрастенький. Учись, учись, преуспевай. Как в молитве-то сказано: родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу.

Сеть морщинок разъехалась, улыбка осветила все лицо. Он поцеловал Федота в самый вихор, поднял руку, широким, сияющим крестом благословил.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

– Руку целуй, руку… – шептал надзиратель. – Руку-то, батюшке…

Федот потянулся, едва успел коснуться губами сухонькой руки. Директор, Александр Григорьич, о. Парфений ласково смотрели на него – раньше он этой ласковости не замечал.

– Один из примернейших наших учеников, – сказал директор о. Иоанну, уже повернувшемуся назад, быстро направлявшемуся к лестнице.

– Примернейших, лучших… – рассеянно бормотал о. Иоанн и вдруг опять улыбнулся. – Все примернейшие. Детки все лучшие.

Потом собрал свои морщинки, поправил наперсный крест и неприятным, резким и высоким голосом сказал:

– Душевно благодарю, что показали ваших милых воспитанников. А в данное время тороплюсь, меня ожидают в убежище для престарелых…

* * *

Глеб слишком много думал, даже мечтал об Иоанне Кронштадтском, многое со встречей этой связывал. Если в о. Парфении нечто нравилось, укрепляло, что же – прославленный о. Иоанн, сердцеведец, почти прозорливец… А вот он прошел мимо, торопливо, ничего не сказав. Благословил, как обычно священники, внимание обратил лишь на Федота. Почему именно на него?

Глеб был разочарован. Посещение это не только ничего ему не дало, но будто укрепило смутную, неприятную в нем самом область, от которой он рад был бы отделаться.

Через несколько дней, когда о. Иоанн был уже далеко, Глебу случилось выйти из Училища вместе с о. Парфением. Уроки кончились, ученики разошлись – Глеб задержался в библиотеке: возвращал Фаррара.

Всю ночь шел снег и продолжал еще идти. Его навалило довольно много, весь сад хорошо укрыт, беззвучно, безжизненно, но и светло. Лишь к директорскому розовому дому тропка, да к воротам ученики успели протоптать целую дорогу.

О. Парфений был в меховой шапке, шубе, огромных калошах, как всегда, худой, шел, запахивая одежду на впалой груди, слегка горбясь. Глеб стеснялся его, хотел обогнать незаметно. О. Парфений сам его остановил.

– Какое же впечатление произвел на вас и ваших товарищей о. Иоанн Кронштадтский?

Они шли очень медленно, вдоль деревянного забора. Клены училищного сада, где гулял осенью Глеб с Сережей Костомаровым, склонялись в снеговой тяжести над переулком. Глеб чувствовал себя несвободно.

– Он ведь так мало у нас побыл…

– К сожалению. Но здесь все хотели его видеть. Он не мог долго оставаться в Училище.

Глеб чувствовал, что в нем что-то подбирается, стягивается.

– Интересно было бы поговорить с ним… А так что же… он прошел мимо. Вы спрашиваете, о. Парфений, про товарищей… Им это совсем не интересно.

О. Парфений шагал медленно, но большими шагами. Сильно горбился.

– А вам?

– Он со мной и слова не сказал! – В голосе Глеба что-то дрогнуло.

– А почему же бы ему именно с вами говорить?

– Нипочему… С кем хочет, с тем и разговаривает.

О. Парфений поднял на него глаза, слегка улыбнулся – улыбка эта не была его удачей.

– Но я должен сказать, – продолжал Глеб, – если вы меня спрашиваете… Он мне вообще представлялся другим.

О. Парфений шел молча. Усмешка, которую не любил у него Глеб, не сходила с лица.

– Другим! – произнес тихо.

Глеба точно что подмывало. О. Парфений шагал беззвучно, пухлый снег под ним не скрипел. Рукой придерживал ворот шубы на впалой груди. Вид у него был такой: «Я иду и молчу, но отлично все знаю», – Глеб это чувствовал и начинал волноваться.

– Получилось вроде парада, он как будто начальство… мы ему совершенно не нужны… И голос у него странный… скорее даже неприятный… Мне не понравилось.

– Да, уж с этим ничего не поделаешь. Каким Бог наградил. Прошли еще несколько шагов.

– Не думаете ли вы, – сказал вдруг о. Парфений, уже без усмешки, серьезно, но отдаленно, – что в одних почувствовал о. Иоанн равнодушие, в других, неравнодушных… – противление. И вот благословил Федотика Ирошникова – который, говоря по правде, очень славный мальчик, хотя и малозаметный.

Глеб перебросил ранец из одной руки в другую (в старших классах за спиной носить его считалось уже не нарядным).

– Возможно.

– А в общем жаль, что пребывание его было столь кратко… Я думал, что он произведет на учеников больше действия.

– Я тоже от него многого ждал.

О. Парфений опять загадочно усмехнулся.

– Вам, разумеется, хотелось, чтобы он на вас обратил внимание, с вами говорил…

– Мне ничего этого не хотелось, – сказал Глеб, точно дверцей отгородился.

Переулок, по которому они шли, упирался в Воскресенскую, против церкви Иоанна Богослова. Глебу было налево, о. Парфению направо. Глеб снял фуражку и поклонился. 

Вот самые важные для нас строки из романного отрывка: «Знаменитый священник из Петербурга, а чем прославился, что именно делает – неизвестно, никто не потрудился рассказать. Ясно было одно: начальство встревожено, суматоха такая же, как при появлении окружного инспектора». И совершенно понятно почему эти строки такие важные для нас сегодня, жаль только, что большинству русских людей это стало понятно только через сто лет: святой праведный, отче Иоанне, моли Бога о нас! 

Летом 2004 года приход Иоанно Предтеченской церкви торжественно отметил столетие со дня посещения храма святым праведным Иоанном Кронштадтским. В церкви поместили святой его образ с памятной надписью о том, что 10 июля 1904 года (по новому стилю) в этом храме им была совершена Божественная Литургия. Отныне ежегодно в этот день здесь служится молебен святому праведному Иоанну Кронштадтскому.