Поиск

Жертва на иконостас

Для перевода пожертвований отсканируйте в приложении Сбербанка

Пожертвование на иконостас

Жертва на храм

Для перевода пожертвований отсканируйте в приложении Сбербанка

На уставную деятельность

Мы ВКонтакте

62aec4df48b4467ebe0a3fad67f6644b

Совсем недавно я был проездом в городе Энске. Город происхождения почтенного, шестисотлетнего. Но от его столь древней  истории осталось только с десяток двухсотлетних отрывков - несколько кварталов в самой старой части города, застроенных двух-трехэтажными каменными домами и общественными почтенными зданиями начала 20 века в кирпичном стиле. Все остальное пространство города заполонила стандартная застройка советского периода.  Но город выручают знаменитые холмы и овраги. И, пожалуй, особенно - овраги. Глубокие и широкие, как речные русла, поросшие зеленой травой, с буйной  древесной растительностью на самом дне они не оставляют равнодушными ни одного случайного транзитника. Только один из них, именуемый Засора и разделяющий город на две части, добавляет много для  радости очей. Стоит град на семи холмах. Холмы такие, что трамвайные пути прокладывать не осмелились. Слишком крутые спуски и подъемы. Один мужичок рассказал мне, что в годах пятидесятых на работу  по улице Ленина добирался на фанерке: «Утром тогда мало машин ходило. Половину дороги поднимаешь в гору пешком, зато вторую половину - на фанерке пляшешь». С работы подобным же, как он образно выразился, «заднеприводным ходом» добирался.  Да, не один, а со многими товарищами по пятилетнему досрочному плану. Но для меня, как паломника, естественный интерес представляли, конечно же, православные церкви. Их оказалось немного. Один кафедральный собор конца 17 века, женский монастырь у реки и несколько приходских храмов более поздней постройки. Каждое церковное здание было по своему первозданным, уникальным градоукрашением.

Особенно пришелся мне по душе храм рождества Иоанна-Предтечи. Среди старинных тополей возвышаются его каменные  стены, отбеленные и выровненные временем, как  холсты, надежно и призывно. Стоит у причала вечности светлый корабль, собирает на борт странников и людей бывалых, ждет попутного ветра с Востока. Но поводом к написанию этих заметок стало  не внешнее благолепие храмов города Энска, а их медные купола, засветившиеся, как фотопленка до совершенно черного цвета. Архитектурный негатив духовного бытия. Причем «негатив» с положительным смыслом. Возможно ли такое? 

 

829769403_7

Храм - икона преображенного космоса

Бытует мнение, что купола православных храмов - суть горящие свечи, осеняющие русские равнины или богатырские шеломы, крепко поставленные на земную главу. Вместе с этими священно-высокими образами вполне уживается и  еще один, не менее душевно-щемящий, сравнивающий церковные купола с  Господними луковицами. Но все эти и другие замечательные поэтические воззрения на завершия православных храмов имеют позднее богословское происхождение  и для понимания храмовой символики являются вторичными. На самом деле купола храмов – это, в первую очередь, не языки свечей, устремленные в небо, а языки Пятидесятницы - божественный огонь, сошедший с невидимых небес. 

Бог сошел на землю, а не мы поднялись к Нему на ходулях человеческой самости или ангельских крыльях. «Вследствие греховной поврежденности, верующему человеку часто бывает затруднительно понять значение церковных символов. Одна из основных причин затруднений заключается в том, что земное, вещественное нередко так отягощает человеческое сознание, что человек не может воспринять внешнее в его неразрывном единстве с внутренним, духовным» (4 том, Настольная книга для священнослужителей). 

О  начальной символике православного храма 

В символике православного храма, как в иконе отражается художественный метод обратной перспективы.  Рассматривать храм следует не снизу вверх, а, наоборот - с небес на землю. Именно тогда символическая логика архитектуры храма будет понята цельно и глубоко. Символика храма иерархична. На самом первом уровне храм - это образ Божества и как таковой соединяет в себе, в том числе и тварную множественность. «Православный храм воплощает в архитектурных формах образ мира, состоящего из видимых и невидимых существ. Поэтому издревле в центре внутренней поверхности центрального купола храма принято было помещать образ Христа Вседержителя. Храм понимается как то начало, которое должно господствовать в мире. Сама вселенная должна стать храмом Божиим. В храм должны войти все человечество, ангелы и низшая тварь. Именно в этой идее мирообъемлющего храма заключается та религиозная надежда на грядущее умиротворение всей твари, которая противополагается всеобщему противоборству и непрерывной борьбе за существование. Мирообъемлющий храм выражает собою не действительность, а чаяние, не осуществленную еще надежду всей твари. Он олицетворяет собой другую действительность, то небесное будущее, которое манит к себе, но которого человечество еще не достигло. Эта мысль с неподражаемым совершенством выражена в архитектуре древнерусских храмов. 

tmpbcOlqF

Византийский купол над храмом изображает собою свод небесный, покрывший землю. Напротив, готический шпиль выражает собою неудержимое стремление ввысь, подъемлющее от земли к небу каменные громады. Наконец, «луковичное» завершение древнерусского храма, пришедшее в XVI в. на смену «шлемовидному», воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, благодаря которому наш земной мир становится причастным потустороннему богатству. Это завершение русского храма — как бы огненный язык, увенчанный крестом. Всякие попытки объяснить луковичную форму куполов древнерусских церквей какими-либо утилитарными целями не объясняют в ней самого главного — религиозно-эстетического значения луковицы в нашей церковной архитектуре. Ведь существует много других способов добиться тех же практических результатов (не допустить залеживание снега и влаги), в том числе завершение храма конусообразным покрытием, как в церковном зодчестве Армении и Грузии, или готическим шпилем. Такое завершение (наряду с шатровым) производило некоторое эстетическое впечатление, соответствующее определенному религиозному настроению, православнорусскому духовному опыту. Это религиозное переживание прекрасно передается народным выражением — «жаром горят» — в описании церковных глав. Внутри древнерусского храма луковичная глава сохраняет традиционное богословское значение всякого купола, она изображает собой неподвижный свод небесный, духовное небо. Как же с этим совмещается тот вид устремленного кверху пламени, который они имеют снаружи? Противоречие это легко разрешается. Внутренняя архитектура церкви выражает собою идеал мирообъемлющего храма, в котором обитает Сам Бог и за пределами которого ничего нет; естественно, что тут купол должен выражать собою крайний и высший предел вселенной, ту небесную сферу, ее завершающую, где царствует Сам Господь. Иное дело — снаружи: там над храмом есть иной, подлинный небесный свод, который напоминает, что высшее еще не достигнуто земным храмом; для достижения его нужен новый подъем, новое горение, и вот почему снаружи тот же купол принимает подвижную форму заостряющегося кверху пламени. Между наружным и внутренним образами существует полное соответствие: именно через это видимое снаружи горение небо сходит на землю, проводится внутрь храма и становится здесь, в образе купола, тем его завершением, где все земное покрывается благословляющею рукою Всевышнего. Преодоление ненавистного разделения мира, преображение вселенной во храм, где вся тварь объединится так, как объединены в Едином Божеском Существе три лица Святой Троицы. Таким образом – храм это икона преображенного космоса». (4 том, Настольная книга для священнослужителей).

 sk91

Золотые купола 

Золотые купола храмов – это огни пятидесятницы. Небо золотое сходит на землю. Солнечные луковицы Божества, исторгают истинные слезы покаяния из очей православных. Но если золото куполов – это видимый  Господний цвет, то, что тогда означают купола храмов, окрашенные в другие цвета: синий, зеленый, серебряный? Тоже самое. Это все цвета катафатические. Божество открывает себя человеку, сходя в наш земной мир - являя Свою непостижимую небесную Славу. Катафатически поют в траве кузнечики, катафатически плывут по небу облака, катафатически сияют звезды из космической бездны. Катафатически являет себя бегемот, образ которого во всем великолепии Бог так открыл праведному Иову: «Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол;  вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его;  поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья;  это - верх путей Божиих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой (Иов. 40, 10-14).  Катафатически мы совершает божественную литургию, но при этом священник во время евхаристического канона произносит апофатические слова молитвы: «Ты бое си Бог неизречен, недоведом, невидим, непостижим, присно сый».  Бог проявляет себя во всех вертикалях и горизонталях видимой и невидимой вселенной. Но купола кафедрального собора в городе Энске – черные. Понятно, что яркая медь со временем окислилась и потемнела, что по «холодной» технологии нанесения сусального золота  на лак «мордан» так даже и сподручней, что лишних денег нет и поэтому черные купола, как стая черных журавлей (есть и такие!) парят в небе в ожидании золотого оперения. Но давайте посмотрим на эту нестыковку …апофатически.

  363611_730x497

Что такое апофатика? 

В православии существуют два возможных вида богословских путей: катафатический (положительный) и апофатический (отрицательный). Для тех из наших читателей, кто уже знаком с этими видами богословия нижеследующие цитаты, довольно обширные, можно полностью пропустить. В них не содержится ничего оригинального. Мы их просто дает для ознакомления и прежде всего, конечно, с апофатическим способом богопостижения. 

«Апофатический подход заставляет христианское богословие использовать не столько язык формальной логики и схематизированных понятий, сколько язык поэзии. Дело в том, что привычный нам логико-понятийный способ выражения рождает в людях обманчивое ощущение полного и прочного обладания знанием, если им удалось уложить в голове соответствующую цепочку рассуждений. Между тем поэзия с помощью образов и символов всегда указывает на некий смысл, таящийся за прямым значением слов, — смысл, доступный скорее непосредственному опыту жизни, нежели отвлеченному умозрению. 

В богословских текстах отцов Церкви часто сопоставляются взаимоисключающие понятия. В этих антитезах понятия отрицают друг друга на уровне значений, чтобы с тем большей полнотой смог выявиться их внутренний смысл, не вмещающийся ни в какие схемы; чтобы весь человек, а не только его рассудок, обрел возможность опытного приобщения к истине. Бог Церкви есть Божественность, превосходящая Божественное; безымянное имя, безначальное начало; дух, не вмещаемый духом; неизреченное слово; смысл, не выразимый никаким смыслом. Познание Бога есть ведение в неведении, непричастная причастность. Богословие же представляет собой оформление бесформенного, образ не имеющего образа, представление непредставимого, начало завершившегося; оно выражает неподобное подобие, в котором все вещи соединяются воедино. Истина отождествляется с непосредственным опытом, а богословие — с видением Бога, этим исполнением неисполнимого. Богословы, которым даровано видение Бога, «несозерцаемо созерцают невыразимую красоту Божию; они, не прикасаясь, обретают и, не постигая, постигают Его образ, не имеющий образа; Его бесформенную форму и неявленное явление — в Его безвидном облике, в сокровенной красоте, одновременно простой и вечно иной». ( Х. Яннарас, Вера Церкви).

  361267_730x497

Положительный опыт богопознания «ведет нас к некоторому знанию о Боге, - это путь несовершенный; второй приводит нас к полному незнанию, - это путь совершенный (апофатический, отрицательный) и единственно по своей природе подобающий Непознаваемому, ибо всякое познание имеет своим объектом то, что существует, Бог же вне пределов всего существующего. Чтобы приблизиться к Нему, надо отвергнуть все, что ниже Его, то есть все существующее. Если, видя Бога, мы познаем то, что видим, то не Бога самого по себе мы видим, а нечто умопостижимое, нечто Ему низлежащее. Только путем неведения можно познать Того, Кто превыше всех возможных объектов познания. Идя путем отрицания, мы подымаемся от низших ступеней бытия до его вершин, постепенно отстраняя все, что может быть познано, чтобы в мраке полного неведения приблизиться к Неведомому. Ибо, подобно тому, как свет - в особенности свет обильный - рассеивает мрак, так и знание вещей тварных - в особенности же знание излишнее - уничтожает незнание, которое и есть единственный путь постижения Бога в Нем Самом. Этот путь восхождения, на котором мы постепенно освобождаемся от власти всего, что доступно познанию, Дионисий сравнивает с восхождением Моисея на гору Синай для встречи с Богом. Моисей начинает с очищения, затем он отделяет себя от нечистых; он слышит "звук труб весьма сильный, видит множество огней, бесчисленные лучи которых распространяют яркий блеск; затем, отделившись от толпы, он достигает с избранными священниками вершины Божественного восхождения. Однако и на этом уровне он еще не в общении с Богом, он не созерцает Его, ибо видит не Бога, а только то место, где Он пребывает.

266968050

Мне кажется, это означает, что в порядке видимого и в порядке умопостижимого самое Божественное и высочайшее является одним только предположительным основанием свойств, действительно подобающих Тому, Кто абсолютно трансцендентен; оно лишь возвещает о присутствии Того, Кто совершенно не может быть объят умом, Кто пребывает превыше умопостижимых вершин святейших мест Своего пребывания. И только тогда, перейдя за пределы мира видимых и видящих, Моисей проникает в истинно-мистический мрак неведения; только там он заставляет умолкнуть в себе всякое положительное знание; только там он всецело освобождается от всякого чувства и всякого видения, ибо он всецело принадлежит Тому, Кто за пределами всего, ибо он не принадлежит больше ни себе и ни чему-либо чуждому, ибо, соединившись тем, что в нем лучшего, с Тем, Кто не подлежит никакому познанию, он отказывается от всякого положительного знания и благодаря незнанию познает превыше ума познающего. 

Отрицательное, «темное» богословие есть путь к мистическому соединению с Богом, природа, Которого остается для нас непознаваемой. Святой Григорий Богослов, цитируя Платона, не называя его ("один из эллинских богословов"), приводит одно место из «Тимея», исправляя его следующим образом: «Изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно».

  cathedral

Апофатизм как религиозная установка в вопросе Божественной непознаваемости встречается у большинства отцов. Климент Александрийский, например, в своих «Строматах» говорит, что мы можем постичь Бога не в том, что Он есть, а в том, что Он не есть. Это означает, что сознание непознаваемости Божественной природы равноценно опыту, встрече с личным Богом Откровения. По такой благодати Моисей и апостол Павел и ощутили невозможность познать Бога: первый - когда проник в мрак Божественной неприступности, второй - когда услышал «глаголы» Божественной неизреченности. Образ Моисея, приближающегося к Богу в Синайском мраке, становится у отцов излюбленным образом непознаваемости Божественной природы человеческим опытом. 

Святой Григорий Нисский пишет особый трактат «Жизнь Моисея», в котором восхождение Моисея на Синай во мрак Божественной непознаваемости является путем созерцания, встречей более высокой, чем первая его встреча с Богом, когда Он явился ему в купине неопалимой, то есть в видимом, катафатическом образе. Тогда Моисей видел Бога в свете; теперь он вступает в мрак, оставляя за собой все видимое или познаваемое; перед ним - только невидимое и непознаваемое; но то, что в этом мраке, есть Бог. Ибо Бог пребывает там, куда наши знания, наши понятия не имеют доступа. В нашем духовном восхождении только все более и более достоверным образом открывается абсолютная непознаваемость Божественной природы. Всё более и более к ней устремляясь, душа непрестанно растет, из себя выходит, себя превосходя, в жажде большего; так восхождение становится бес­конечным, желание — неутолимым. Это любовь возлюбленной из «Песни Песней»: она протягивает руки к замку, ищет Неуловимого, зовет Того, Кого не может достичь, и достигает Недостижимого в сознании, что соединение будет беспредельным, восхождение — бесконечным

 111450267T

По мысли великого византийского богослова XIV века святого Григория Паламы: "Вышеестественная природа Божия не может быть ни выражена словом, ни охвачена мыслью или зрением, ибо удалена от всех вещей и более чем непознаваема, будучи носима непостижимыми силами небесных духов, непознаваема и неизреченна для всех и навсегда. Нет имени, ни в сем веке, ни в будущем, чтобы ее назвать, ни слова - найденного душою и выраженного языком, нет какого-нибудь чувственного или сверхчувственного касания, нет образа, могущего бы дать о ней какое-нибудь сведение кроме совершенной непознаваемости, которую мы исповедуем, отрицая все, что существует и может иметь имя". Негативное богословие  выражение совершенно определенной умонастроенности, превращающей каждую богословскую науку в созерцание тайн Откровения. Апофатизм учит нас видеть в догматах Церкви, прежде всего их негативное значение, как запрет нашей мысли следовать своими естественными путями и образовывать понятия, которые заменяли бы духовные реальности. Ибо христианство - не философская школа, спекулирующая абстрактными понятиями, но прежде всего общение с живым Богом. Вот почему, несмотря на всю философскую культуру, отцы Восточной Церкви, верные апофатическому началу богословия, сумели удерживать свою мысль на пороге тайны и не подменять Бога Его идолами. Непознаваемость не означает агностицизма или отказа от Богопознания. Тем не менее, это познание всегда идет путем, основная цель которого - не знание, но единение, обожение.   Вершина Откровения есть догмат о Пресвятой Троице, догмат "преимущественно" антиномичный, апофатический. Для того, чтобы созерцать эту извечную реальность во всей ее полноте, нужно достичь предназначенной нам цели, нужно дойти до состояния обожения, ибо, по слову святого Григория Богослова, "будут сонаследниками совершенного света и созерцания Пресвятой и Владычной Троицы... те, которые совершенно соединятся с совершенным Духом, и это будет, как я думаю, Царство Небесное". Апофатический путь приводит не к отсутствию и не к абсолютной пустоте, ибо непознаваемый Бог христиан - не безличный "бог" философов» (В. Лосский, Очерк мистического богословия восточной Церкви).  

 63823902_P8170203

«Божественный мрак есть тот неприступный Свет, в котором живет Бог» (св. Дионисий Ареопагит). 

Грозовая тьма символов 

Апофатическому (мистическому) богословию в точности соответствует тихий полумрак храмового пространства – «Облако и мрак окрест Его» (Пс. 96, 2). Древние византийско-русские храмы имели очень узкие окна, создававшие полумрак, сумрак в храме даже в самый солнечный  день.  Вот именно с этого факта я и продолжу свое нынешнее размышление. 

Грозовая тьма окутала со всех сторон пророка Моисея на горе Синай перед теофанией, когда он узрел «Задняя Бога» (Исх. 33.18-23). «Ты мрак соделал покровом своим», «Темна вода во облаках воздушных» -  о чем эти слова Священного Писания?  Еще раз вспомним слова  святителя Григория Нисского о синайском мраке: «Божественный мрак - это "неприступный свет", в котором, обитает Бог - невидимый из-за чрезмерной светлости и неприступный из-за избытка сверхсущественного светоизлияния. В нем оказывается всякий, удостоившийся познать и видеть Бога, - в свете невидимом самом по себе и непознаваемом. Оказавшись воистину превыше зрения и знания, познавая только то, что ты - за пределами воспринимаемого чувствами и мыслями». Таким образом, по мысли святителя Григория, черный цвет – это и не цвет даже, а отсутствие всякого цвета, цветовое безмолвие, черная иссихия, непознаваемая бездна. Черные купола - это цвет апофатизма, апофатического пути богопознания.

  4087

Как к этому относится? Что значит, Бог скрылся в Своей славе от грешных человеков? Совершенно справедливо, что золото катафатики не отвергает «темноты» апофатики. Они идут рука об руку в богопознании. Зная это, мы можем сказать, что черные купола собора не менее, чем золотые напоминают человеке о Боге, о его Всемогуществе и Таинствах  Божественной Жизни. Катафатика – это в некотором роде – девство веры, молочная пища для молочных зубов ума, Библейские антропоморфизмы, вроде тех, что «Бог ходит по раю», «раскаивается в создании людей» или «пылает яростью на род жестоковыйный» суть тоже катафатика чистой воды. Апофатизм, причем не восточного типа, а утверждающий личностное начало в Божестве, дан в Православии в полноте и совершенстве догматических формул.  Это не китайское «Дао-путь», не темное индуистского очко «Абсолюта». Это чистый прозрачный свет Божества. Таким образом, черные купола это сегодняшний - именно только сегодняшний, что завтра будет, Бог весть - символ не отдаленности Бога, а напротив, Его страшного, таинственного присутствия на русской земле. Вот сошла позолота с купола, символизируя, что ныне между Богом и человеком нет и «золотого волоска» катафатики, никакого «рабского вида Царя небесного» (Ф. Тютчев). 

Черные купола это символ (еще раз повторю - только сегодняшний, данный нашему поколению для духовного вразумления!) не монашества, а предельной открытости Бога человеку. Словно русский человек в страданиях 20 века, вместе со стотысячным сонмом Новомучеников Российских, миновал этот детский порог катафатичной, «левиафановой» (Иов 40. 2- 15)  веры и способен шагнуть через него в апофатическую тьму богопостижения.  Черные купола – это не сидение среди апостолов в сионской горнице во время Пятидесятницы, а восхищение апостола Павла, когда он «в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает, - восхищён был до третьего неба» (2 Кор. 12,2).». А после отказался напрочь свидетельствовать о своем  опыте созерцания Божества в земных категориях и понятиях. Бог совлекает с себя ризу тварного величия, славу своих божественных энергий, и являет себя как возлюбленный из «Песни Песней»: «Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других:  голова его - чистое золото… руки его - золотые кругляки, усаженные топазами… голени его - мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях; вид его подобен Ливану, величествен, как кедры… Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой, дщери Иерусалимские!» (Пес. Песн. 5, 10-16). Легко сопоставить этот отрывок с другим богоявлением в последней книге  из Священного Писания: «Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом: глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его, как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей. И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою и сказал мне: не бойся; Я есмь Первый и Последний,  и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь; и имею ключи ада и смерти» (Откр. 1, 12-18).    Это страшно, как было по-человечески страшно Моисею на горе Синай! 

И тогда храм не подножие синайской горы в такой апофатической  символике, а его вершина. Громы и молнии, блистание божественной славы остались внизу. Здесь только Бог и человек. Бог и Россия. Между ними нет зазора. Человеку нужно только сделать один шаг, чтобы его объяла  Непостижимость, чтобы он упал в сокровенные объятия Отца и получил катафатический перстень своего богосыновства. Россия пребывает не у подножия Креста Господня, а умно предстоит Христу Воскресшему в ожидании, когда оба пути богопознания – катафатический и апофатический -  сольются в один  во славе Фаворского света! Скажете, что это все, может быть, скрытая авторская ирония? Какое, дескать, "Россия умно предстоит Христу Воскресшему", когда рубль падет, кругом санкции, трубу повернули к турецкому берегу, на границе война, в Грозном горит дом печати, зеленый горошек "Бондюэль" пропадает с полок и так далее по списку? Отвечу просто. Во время земной жизни Христа тоже очень многие не верили, что это Сам Бог ходит между ними и призывает "покаяться, ибо приблизилось Царство Небесное". Да, да, именно так и всегда так: «Из Назарета может ли быть что хорошее?» (Ин.1, 46)

 

 

 0_1508_c8601480_XL

Но для трезвости рассуждений нужно все же добавить, моя апологетика черных куполов храма – вынужденная, отрицательная (то есть апофатическая) апологетика, как, например, символика Вавилонского пленения или заключения неба от дождя во дни пророка Илии. Черный цвет умаляют полноту символики православного храма, но мы в этом можем увидеть для нас сегодняшних,  призыв к глубокой молитве, к построению своей жизни не в золотом сиянии имперской славы, а в тихом сокровенном делании Любви и Правды Божией на земле во времена незнатные, практические бесцветные, апофатические, деноминированные. Ведь сегодня черные купола возносятся в небо  не только в  древнем городе Энске, а и по всей России. Золотые купола – это прекрасно! Поэтому запишите на сердце подлинные «банковские реквизиты» нашего Отечества: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». 

 

Андрей Антонов