Человеческая душа так устроена, что даже, если она творит малое дело: пьет чай, читает газетку, убирает снег, считает ворон, то она не может завершить его сразу. Сделал, как отрезал это не про человека, а про пилораму. Тем более, если наше дело затрагивает другого человека и начинается бытовая мистерия общения. В слове мистерия нет ничего зазорного. Оно означает таинство в динамике, во временной протяженности. Преп. Максим Исповедник в своих трудах употребляет слово «мистерия» многократно наряду с Евхаристией и Литургией. Мы знаем эту особенность человеческого общения. Разговариваешь с кем-нибудь по телефону, говоришь, дескать, пока, до свидания, но нет, еще слово, еще парочка междометий. Вроде бы попрощался, все уже сказал, но чувствуешь неудовлетворение, как будто обидел, поэтому стараешься сначала дождаться, когда твой собеседник первый положит трубку, а он на другом конце провода тоже ждет, когда в трубке зазвучат короткие гудки. Возникает неловкая пауза, перед тем как окончательно распрощаться. Еще того неуютнее бывает на душе, когда близкие или друзья прощаются, провожают друг друга на поезд или на самолет. Попрощались, облобызались, все друг другу сто раз повторили: ну, не забывай там, молись, будь осторожен, переходи улицу на зеленый свет, не ешь всухомятку. Все слова уже сказаны, но нет, еще как будто надо нечто важное, словно забытое, произнести, люди мнутся, тревожно заглядывают друг другу в глаза. Почему так? Прекрасное свойство человеческой души: переживать сущностную невозможность разлуки. Душа чувствует, что отдаляясь от другого во времени и пространстве единство сердец остается нерасторжимым.
Это трогательное свойство человеческой души, несомненно, отражается и в службе Божьей. Один прихожанин заметил с доброй улыбкой: «Идет праздничная служба, заканчивается, все хорошо, вышел батюшка на отпуст с крестом. После отпуста еще и слово сказал. Потом еще и многолетие спели. После многолетия еще раз величание повторили, особенно на Великие праздники. После величания опять еще что-то такое благоговейное исполнили. Закончить невозможно!» Все уже спето, «с миром изыдем» услышано, Литургия благодать свою излила в земные пределы, начался частный молебен, панихида заказная, а мы все стоим в храме, все не уходим, вроде бы уже идти надо по домам, служба-то закончилась, а все как-то не уходится, еще минутку, другую, постоял бы, молитвенно потоптался.Подобная сущностная невозможность разлуки, данная, как факт вечного бытия души, отражается и в самом чинопоследовании, непосредственно в отпустах каждой службы суточного круга:
Диакон: Премудрость!
Хор: Благослови!
Священник: Сый благословен, Христос, Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков.
Хор: Аминь. Утверди, Боже, святую православную веру, православных христиан во век века!
Священник: Пресвятая Богородице, спаси нас!
Хор: Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу, Тя величаем!
Священник: Слава Тебе, Христе Боже, Упование наше, слава Тебе!
Хор: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков, аминь. Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй. Благослови.
Священник: Воскресый из мертвых, Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матере, святых славных и всехвальных апостолсвятых праведных богоотец Иоакима и Анны и всех святых помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец.
Хор: Великаго Господина и Отца нашего Святейшаго Патриарха Московского и всея Руси Алексия, Богохранимую страну нашу и вся православныя христианы, Господи, сохрани их на многая лета.
Происходит священная перекличка (для примера взят отпуст Утрени) между дьяконом, священником и хором. В древности подобные радостные богослужебные аккорды называли глоссосалиями. Народ, чувствуя завершение Литургии, радостно «прощался» с Богом, с пребыванием в круге благодати и никак не мог «проститься» до конца, выйти из потока Божьей Любви. Этот последний молитвенный всплеск радости в течение веков оформился как богослужебный отпуст. Каждый, кто сегодня принимает участие в завершение богослужения, легко найдет параллели с тем, как заканчиваются светские симфонии Бетховена, Баха, других композиторов. Кажется, все, утихли последние музыкальные всплески, сейчас финал, а потом - нет, вновь раздается какая-нибудь рулада, опять музыка длится, возвышается, замолкает. Думаешь, вот сейчас-то уже точно конец! Но снова ошибка. И так бывает раза три, четыре и даже больше! Не может никак композитор завершить свое произведение. Безусловно, в этом нежелании оборвать музыку отражается не только свойство человеческой души длить звучащую красоту, но нечто глубокое, таинственное. Когда богословы, философы обратили свое умное внимание на эту странность, то обнаружилось, что молчание - это смерть. Почтить память какого-либо человека «минутой молчания», значит признать факт его смерти. О живых не молчат. Поэтому фраза «я лучше промолчу» тождественна «я лучше умру». Рай наполняют славословия ангелов и людей. В аду, кроме зубовного молчаливого скрежета, других звуков не существует. Рай – это полнота звучания Любви. Ад – средоточие немоты отчуждения.
Литургия создавалась в глубоких пустынях. Не в мягких домашних пределах, не среди наших благоустроенных бетонных скворечников, а действительно, в жестких условиях бытия. Люди, ее создававшие, полностью отдавали себя Богу. В богослужебном круге воплотился их жизненный опыт. Это они создали удивительную «прощальную» песнь отпуста. Постепенное завершение Литургии, медленное «истончание» этой великой службы, похоже на то, как двое влюбленных, традиционно по толкованию святых отцов символизирующих единство Христа и Церкви, из библейской книги «Песнь Песней» не могут проститься друг с другом, « не в силах насытиться» и потому перед вынужденной разлукой их эмоциональный диалог так удивительно похож на отпусты православного богослужения. Достаточно прочитать, например, восьмую главу «Песнь песней», чтобы самим убедиться в уместности этого сравнения.
Завершение музыки, концерта, вообще всяческое завершение – это, некоторым образом, символ смерти. Даже зажжённую спичку мы порой не желаем гасить, ждем, когда она сама догорит, сама умрет. Спичка тухнет, такая малость, но что-то саднит в душе, ибо нечто закончилось в мире. По завершении всякого дела душу охватывает печаль, пусть это будет колка дров, копание картошки, написание статьи, совершенно любое дело. Замечательно написал об этой странной печали Пушкин в стихотворении «Труд». «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный, плату приявший свою?» «Непонятная грусть» - тревожащее душу дыхание гроба. Церковь знает, что все в этом мире имеет начало и конец. Только душа человека рождаясь на земле - не имеет конца на небе. В Боге иной порядок. У Господа ничего не завершается, ибо ничего не начинается. Он вечен. Он был, есть и будет. Бог весь в настоящем. А человек всегда мыслит себя или в прошлом, или в будущем. Настоящее от нас ускользает безвозвратно каждый миг.
Литургия и отпуст, что может быть противоречивей? Разве может быть, «отпуст» от благодати? Разве может «перестать» (1 Кор. 13, 8) любовь Божия? Поэтому точнее сказать, что Литургия не завершается, а приостанавливается во времени, продолжая совершаться в вечности. В этой хронометрической апории заключается одна из литургических тайн в земной страде Церкви. Весь суточный богослужебный круг имеет череду отпустов. Литургия – вершина богослужения, его «Альфа и Омега», Начало и Конец. Глоссосальная прощальная перекличка, таким образом, есть молитвенно-нравственный призыв не выходить за пределы Литургии, оставаться в ней «всем помышлением». Пусть этот соборный хвалебный вздох, эта закатная евхаристическая волна продолжает звучать в глубине сердца и после отпуста. Пусть душа наша таинственно пребывает в литургических родовых водах, как младенец в утробе матери. Пусть она там полностью, кровно, тотально зависит от Бога. Пусть наше вынужденное молчание переродится в крик торжествующей радости.
