Когда Дэниел Эверетт решил отправиться в Бразилию, чтобы нести амазонским племенам свет христианской религии, он и предположить не мог, сколь значимым это решение окажется лично для него. 

Немного о племени индейцев пираха 

В культуре племени нет сказок и мифов о сотворении мира, а в языке нет грамматических средств для передачи чужой речи и для включения одной фразы в состав другой. Это связано с жестким культурным ограничением, не позволяющим членам племени говорить о вещах, которые не являются предметом их личного опыта. Несмотря на подобные табу, члены племени активно общаются между собой и способны к организованной деятельности в небольших группах. Контакт с племенем пираха был установлен около 200 лет назад. Однако на протяжении всего этого времени члены племени отказываются изучать любые другие языки. 

История миссионерства начинается 

В 1977 году молодой Эверетт, обладавший в то время минимально необходимым лингвистическим багажом, был полон радужных надежд и собирался, в частности, перевести на пираханский «Новый завет». Собственно, невозможность адекватного перевода и даже просто перевода Библии на пираханский и стала отправной точкой исследований Эверетта. 

Таким образом, сразу отметим, что сердцевины души ученого идея живой проповеди Христа среди бразильских индейцев практически не затрагивала. Его влекло научное дерзновение, истовое желание одолеть своим интеллектом лингвистические трудности. И не важно, что для этой цели он определил вершины «Нового Завета». Надо было взять книгу для человечества посолидней, с тысячелетними культурными ассоциациями, вот он и выбрал для своих научных изысканий евангельские тексты.

Кто знаком со Христом 

«Когда я пересказывал  пираханским аборигенам библейские сюжеты, - пишет Эверетт, - то понимал, что никакого воздействия на них они не оказывают». Пытаясь докопаться до причин равнодушия индейцев, Эверетт поинтересовался у слушателей, что именно им непонятно, и тут выяснилось, что камень преткновения заключается в центральной фигуре евангельских притч. Индейцам не хватало деталей. Они хотели знать, какого цвета кожа Иисуса Христа, какого он роста и где именно Эверетт познакомился с  ним лично. 

- Ну, вообще-то, я никогда его не видел, - ответил Эверетт, - я не знаю, какого цвета у него кожа, и не знаю, какого он роста.

- Ты никогда его не видел, - сказал один из слушателей, - зачем ты нам это рассказываешь? 

Что ответил на этот простодушный вопрос молодой лингвист? Похоже, ничего. А ведь мог бы, если бы  его сердце согревала вера, ответить, что Христа он видит своим сердцем; объяснить туземцам наглядно, на примерах, что значит видеть сердцем, чувствовать им другого человека. Из простых наблюдателей индейцев пираха нужно было перевести в категорию чувствующих. Это, конечно, тоже непростая задача, но уже посильная и для языка пираханцев вполне возможная. Апостол Павел тоже никогда не видел Христа живым, но успех его проповеди был совершенно иным. И не потому, что его слушатели были способны отвлеченно мыслить, даже используя порой свое «варварское наречие». Апостол «языков»  сам жил верой во Христа Воскресшего, в отличии, видимо, от молодого ученого. 

Этот диалог выявил важнейшее культурное различие между пираханцами и людьми, воспитанными в западной традиции. Члены племени оказались, мягко говоря, не склонны к абстрактному мышлению. В их реальности существовали лишь вещи, поддающиеся непосредственному наблюдению. Привычной нам концепции сверхъестественной, но не ощущаемой органами чувств сущности у них тоже не оказалось - племя верило в духов, но духи эти для племени были вполне реальны. Они не просто верили в духов, они видели их. Эверетт описывает, как несколько членов племени общались с «духом», которого сам ученый видеть не мог; 

В другой раз Эверетт чуть не погиб, согласившись по просьбе племени отпугнуть злого духа, но вовремя обнаружил, что на сей раз злой дух вполне реален, и это ягуар. Не было у пираханцев ни мифов о сотворении мира (лес и река, по их представлениям, существовали всегда и в Творце не нуждались), ни легенд, ни детских сказок.

Мы далеки от мысли, считать, что амазонские индейцы находятся под прямым воздействием демонических видений.     «Видеть духов» для них не значит общаться с бесами. Скорей всего «духи» это все, что выходит за рамки языка, за видимую и что особенно важно – повседневную реальность. «Дух» - синоним слова «нечто». Таким «духом» может стать самолет, пролетевший в небе, да и сам американский лингвист какое-то время был для аборигенов тоже «духом».

Пираханцы живут только настоящим - для них не существует ни прошлого, живых свидетелей которого не осталось (так что эвереттовские пересказы евангельских историй казались слушателям странными), ни будущего. Точнее, индейцам понятна сама концепция времени, но прошлое без конкретной привязки к настоящему им кажется неважным, а их способность к планированию будущего ограничена умением запастись продуктами на день-два вперед. Журналист из NewYorker Джон Колапинто, отправившийся с Эвереттом в одну из экспедиций, пишет, что маленький индеец сделал из дерева модель самолета, на котором прилетели «белые люди», однако уже через пару дней эта модель, забытая даже автором, валялась в грязи. Улетевший самолет исчез из реальности, которая интересует пираханцев, а значит - исчез совсем. 

Сам по себе факт пренебрежения прошлым и будущим не является свидетельством уникальности пираханцев. Схожие культурные особенности исследователи наблюдали во многих оторванных от цивилизации обществах и даже выдвинули несколько гипотез, объясняющих этот феномен (одна из самых убедительных заключается в том, что народу, которому ежедневно приходится бороться за выживание, гораздо важнее уметь справляться с текущими напастями, нежели фантазировать о том, что произойдет или могло произойти). Однако язык пираханцев, вернее ограничения, заложенные в него, аналогов не имеют. 

Не каждый охотник желает знать 

Вернемся к Эверетту. К 1978 году он освоил пираханский язык настолько, чтобы понимать, что полученного им багажа знаний для работы с пираханцами недостаточно. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. В 1978 году бразильское правительство разорвало контракт с миссионерской организацией, пославшей Эверетта в Бразилию, и у новоявленных миссионеров не осталось выбора: чтобы получить право жить рядом с племенем, супруги должны были доказать, что занимаются научной работой. Эверетт поступил в государственный университет Campinas в Сан-Паоло (UNICAMP), где познакомился с теориями Ноама Хомского, человека, под сенью работ которого оказалась вся современная лингвистика. 

Увлечение Эверетта идеями Хомского привело к тому, что посвященная языку пирахан диссертация была написана с позиции убежденного хомскианца. Все не укладывающиеся в модель Хомского примеры Эверетт или «подтянул», дабы практика отвечала теории, или попросту выкинул, потому что объяснить их в рамках выбранной модели было невозможно. В каком-то смысле он поступил со случаями, не укладывающимися в его представление о реальности, так же, как маленький индеец поступил с самолетом. 

На переосмысление сделанной работы у Эверетта ушло почти двадцать лет. Все это время ученый продолжал изучать пираханский язык, пытался - без особого успеха, впрочем – перевести  Евангелие от Луки на пираханский и пробовал найти другие подходы к изучению пираханского. 

В 1999 году он в очередной раз приехал в Бразилию и понял, что лгать себе нет смысла: равнодушие индейцев к библейским историям, их непонимание метафорической важности событий, предположительно случившихся две тысячи лет назад, странным образом заразило и Эверетта. Он публично заявил, что отказывается от миссионерской работы, поскольку в Бога больше не верит. 

О причинах  своего «кораблекрушения в вере» (по выражению апостола Павла) Эверетт молчит или говорит об этом слишком  туманно. Понять его логику безбожия трудно.  Но мы попытаемся.  Вполне возможно, что молодой лингвист рассуждал следующим образом, оправдывая свой атеизм: допустим, что Бог создал мир и человека. Он должен был со своей божественной стороны создать возможность коммуникации, надежный способ общения с собой. Таким способом, прежде всего, конечно, является язык. Люди общаются при помощи языка с Богом и друг с другом. Язык непосредственно  создан для этой цели. Его первичная задача –коммуникативная. Но если на земле живет  народ, в языке которого нет места потустороннему, сверхчувственному опыту богообщения, если этот народ живет и его язык удовлетворяет всем его психофизическим потребностям, то одно из двух: или Бога, как объекта общения не существует или этот народ появился в мире, совершенно не способный к богообщению.  Второе, постулируя Бога, как вечную Любовь, принять невозможно. Любой народ изначально, исходя из идеи, что  «душа человека по природе христианка», должен иметь языковые средства для соприкосновения с божественной жизнью. Но вот у пираханцев такой возможности нет, а это значит, что нет и самого Бога. Бог не может быть таким «злым», чтобы полностью исключить возможность связи с собой какому-нибудь народу.  Все просто! Просто для молодого лингвиста.  Но весь вопрос как раз заключается в том, не почему  в пираханском языке отсутствуют понятия о божественной жизни, а почему эта языковая таинственная область жестко табуирована среди индейцев и кем, и когда? Какую жизненную функцию выполняет это табуирование? Что означает словесное белое пятно в простом узоре речи индейцев пирахо? Такой вопрос себе Эверетт не стал задавать. Почему? Видимо, это оказалось для него слишком сложной дедуктивной задачей. А потому, да здравствует всесильная аппроксимация, тренд мирового упрощения всякой мысли и чувства! Но мы-то с вами, православные люди, и с Божьей помощь, надеемся, сможет ответить: что привело пирахо к табуированию сверхчувственного опыта? 

Но разуверился Эверетт не только в религии. Теории Хомского, которые в начале восьмидесятых казались начинающему ученому откровением, тоже перестали быть таковыми. И в частности, теория универсальной грамматики, предложенная Хомским еще в середине 1950-х. 

Теория универсальной грамматики Хомского 

У ребенка на освоение родного языка уходит всего несколько лет, хотя задача перед ним стоит сложнейшая. Во-первых, как правило, ребенка никто языку целенаправленно не учит - он обучается сам, он впитывает новые слова и правила построения предложений, внимательно прислушиваясь к окружению. Во-вторых, в процессе изучения языка дети поразительно редко ошибаются - как правило, детские фразы хоть и могут звучать для взрослого уха необычно, но не противоречат грамматике языка, которую детям в явном виде никто не преподавал. Ребенок постоянно получает информацию о том, как говорят другие люди, однако изучение языка не сводится к подражательству: ребенок способен правильно строить предложения, не имея явной информации о том, какое построение является неправильным. Другими словами, опыт обучения языку - пусть и не очень хорошо изученный - говорит нам, что овладение языком существенно отличается от овладения прочими навыками. Откуда следует вывод: язык не является простым набором реакций на раздражение, а человеческая способность "получать неограниченное число предложений из ограниченного числа слов" заложена в нас изначально, на генетическом уровне. А поскольку языков существует великое множество, логично предположить, что запрограммировано в нас не знание русского, китайского или английского, а некие единые для всех языков принципы и правила, который Ноам Хомский - отец-основатель этого подхода - называет "универсальной грамматикой". Сама мысль, что язык является в какой-то степени врожденным и присущим только человеку умением, разумеется, не нова, однако в середине XX века многие лингвистические теории на развитие языка были прямо противоположны. 

"Любопытно, - писал Хомский, - что в истории науки за последние несколько столетий всегда был разный подход. Никто не примет всерьез предположение, что у человека благодаря его жизнедеятельности вырастают руки, а не крылья, или что основы строения тех или иных органов были заложены в результате случайности. Наоборот, считается само собой разумеющимся, что физическое строение организма определено генетически, хотя, конечно, такие параметры, как размеры, степень развития и т. д. будут частично зависеть от внешних факторов. Тогда почему бы нам не исследовать такое проявление умственной деятельности, как язык, приблизительно тем же образом, каким мы исследуем сложно организованные физические составляющие организма?" 

Взгляды Хомского оказали колоссальное влияние на современную лингвистику. Теория универсальной грамматики здравствует и сегодня, и хотя она не считается по-настоящему доказанной (собственно говоря, не факт, что она вообще доказуема), множество теорий самого разного калибра построены либо на полувековой давности разработках Хомского, либо на их отрицании. Один из главных аргументов против теории «универсальной грамматики» заключается в том, что четкого представления о сущности этой самой грамматики у нас нет: мы не можем сказать, что возможно в языке, а что невозможно, и все выкладки Хомского не более чем наблюдения, тогда как настоящая научная теория должна быть фальсифицируемой или, другими словами, потенциально опровержимой. 

"На самом деле, я спросил Ноама по e-mail, - рассказывает Эверетт, - есть ли в теории универсальной грамматики хоть одно утверждение, которое можно проверить? Ноам ответил, что его теория не содержит предположений. Это область исследования, как, например, биология. Но это не так: вы вполне можете изучать человеческий язык, не принимая на веру универсальную грамматику, но как можно не верить в биологию?" 

Тем не менее "слабое место" у неуязвимой теории универсальной грамматики нашлось. Согласно Хомскому, любая грамматика построена на принципах (универсалиях, свойственных каждому человеческому языку) и параметрах (которые от языка к языку отличаются). И одним из этих принципов является рекурсия. И вот ее-то, этой самой рекурсии,  в языке пирахан нет. 

Как герой Мольера не знал, что он разговаривает прозой, так и мы зачастую не знаем, что пользуемся рекурсией (лат. recursiō  «возвращение». Научно выражаясь: рекурсия — частичное определение объекта через себя, определение объекта с использованием ранее определённых величин, в том числе и языковых. Математики и программисты хорошо знают, что такое рекурсия и активно ею пользуются. Рекурсия – это способность языка порождать вложенные предложения и конструкции. Базовое предложение «кошка съела мышь» может быть за счёт рекурсии расширено как "Ваня догадался, что кошка съела мышь", далее как "Катя знает, что Ваня догадался, что кошка съела мышь" и так далее. Рекурсия похожа на принцип матрешки. Она считается одной из лингвистических универсалий, то есть свойственна любому естественному языку, кроме… пираханского. О чем и идет спор Эверетта с ученым сообществом. До сих пор. 

 Чтобы было совсем понятно, известный детский стишок «У попа была собака…» - типичная словесная рекурсия. Или «Вот море...»: 

Еще пример. Первым романом, удивившим читателей приемом рекурсии, был "Дон Кихот". Сервантес все время пытался смешивать два мира: мир читателя и мир книги. У Сервантеса главный процесс не просто книга, но книга плюс читатель. В шестой главе цирюльник, осматривая библиотеку Дон Кихота, находит книгу Сервантеса и высказывает суждения о писателе. Вымысел Сервантеса рассуждает о нем. В начале девятой главы сообщается, что роман переведен с арабского и что Сервантес купил его на рынке. Наконец, во второй части романа персонажи уже прочли первую часть. Интересно? Еще бы. Элементы использования рекурсии находим еще раньше у Шекспира в трагедии «Гамлет». Принц Гамлет ставит спектакль, где в упрощенном варианте описываются события трагедии. Несомненно, классическим образцом подобной структуры считается замечательное стихотворение Р. Бернса «Дом, который построил Джек» в переводе С. Маршака. 

В литературе, живописи, музыке рекурсивные приемы сочетаются с описаниями ощущений тревоги и страха. Возможно, рекурсивные повторы связаны с чувством глубины и создают такой же психологический эффект, как и тот, который возникает, когда человек заглядывает в пропасть. Это опасно, туда можно упасть. Отсюда и чувство тревоги. Но иногда так хочется туда заглянуть. Там может быть что-то неведомое, а может быть, даже то, что человек все время ищет. Поэтому все же так тянет заглянуть в таинственную глубину, кратко сказать, в самого себя. А некоторые даже отваживаются исследовать глубины рекурсии. Литературные произведения, в основе которых лежит рекурсия, привлекает не только своей необычностью, но и логической сложностью, которая часто вызывает «смятение разума». Пожалуй, первым в русской литературе рекурсивным стихотворением, в котором реализована такая структура, можно считать «Сон» М. Лермонтова: «В полдневный жар в долине Дагестана…» В основном сне (где он истекает кровью) герой видит себя спящим, и в этом, втором сне, он видит одну из молодых женщин, которой, в свою очередь снится его основной сон (в котором он истекает кровью в долине Дагестана). А далее в этом ее сне, где спящий герой, будто бы истекая кровью, видит во сне молодую женщину, которой снится его сон, в котором он истекает кровью. Литературовед А. Анисимов подметил: «Лермонтов первым не побоялся высвободить могучие смерчи рекурсии языка … Он переступил запретную черту и оказался в заколдованной области стихий языка». Лермонтов «не побоялся», а бразильский малочисленный народец поостерегся высвобождать эти «могучие смерчи языка». Было, значит, какое-то тяжелое «вразумление». 

Если уж совсем просто, то рекурсия – это способность осознавать себя со стороны, извне; а в языке – это возможность описывать свой жизненный опыт, факты, через чужой опыт, через восприятие другого человека; видеть свою жизнь глазами чужого, постороннего. А это, согласитесь, уже не просто детская забава или словесная эквилибристика, а  базовая языковая способность к самопознанию. Таким образом, рекурсивна вся человеческая культура, ибо рекурсия - это способность запечатлевать в языке опыт предшествующих поколений; постигать себя через этот тысячелетний опыт культуры; включать в свое самопостижение эмпирию других людей. Но откуда взяться языковой рекурсии, если само общество находится в зачаточной социальной самоидентификации, да еще в нем табуировано, запрещено делать такие познавательные попытки, видимо, определенные как разрушительные для этого вида общества. 

Не каждый охотник желает считать 

Миллионы людей не умеют считать и читать, но, как правило, это объясняется недостатком образования. Пираханцев же оказалось невозможно научить счету. В течение восьми месяцев племя присылало к "белым людям" своих детей, однако результаты оказались неутешительны: к концу обучения никто из индейцев не мог сосчитать до десяти, не говоря уже о такой сложной операции, как сложение. Обучающиеся даже не видели разницы между кучками, в которых было соответственно четыре и пять предметов - для них они выглядели одинаковыми. В языке пирахан числительных нет, хотя есть несколько слов для оценки примерного количества чего-либо. 

И - отсутствие рекурсивных структур в синтаксисе (и, как следствие, конечность языка). Строчка из популярной песни "я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть, не обернулся ли я" на пираханский непереводима в принципе, потому что даже для перевода такой простой фразы, как "дом брата Джона", пираханцу потребуется громоздкая конструкция из двух предложений: "У Джона есть брат. У брата есть дом". Но это простой случай - описать же чувства лирического героя песни Максима Леонидова попросту невозможно. Описать последовательность событий ("Я обернулся. Я смотрю на нее. Она обернулась. Она смотрит на меня"), конечно, труда не составляет, но смысл? До последнего времени считалось, что наличие рекурсии - обязательное свойство языка, одно из главных отличий человеческого языка от коммуникативных систем животных. И тут на тебе. 

Если принять на веру данные Эверетта - а он является единственным ученым, который вплотную занимался племенем пирахан в течение тридцати лет, - то получается, что затерянное в амазонских джунглях племя самим своим существованием опровергает ключевой тезис Хомского. Но не только его. 

Согласно Эверетту пираханцы не умеют и не могут научиться считать, а также не используют в речи рекурсию не потому, что они, скажем, глупее европейцев, и не потому, что в их языке нет необходимых элементов, а потому, что им это не нужно. И в языке нет числительных и рекурсии по той же самой причине - людям, в сознании которых существует только здесь и сейчас, не нужны усложненные конструкции для описания действительности. Ее прекрасно можно описать и с тем, что есть. 

Противники Эверетта считают, что его предположения противоречат современным представлениям о развитии языка и его взаимосвязи с культурой. Эверетт полагает, что так называемые современные представления, мягко говоря, неполны, а те, кто отвергает его предположения, только вредят развитию лингвистики. 

Не исключено, что членам племени даже польстило бы, что они стали главными героями растянувшегося на несколько лет  ученого диспута. Но из-за того, что в синтаксисе их языка нет рекурсии, рассказать эту историю было бы трудно. Отдельную - и, похоже, неразрешимую - проблему представляет перевод и объяснение того факта, что Эверетт обсуждал пираханцев с лингвистами, многих из которых никогда не видел: причем трудно не столько объяснить, как он это делал, сколько зачем. В конце концов, о чем можно говорить с человеком, если ты не знаешь, какого он роста? 

Словом, за тридцать лет изучения бразильских индейцев, уже совсем немолодой и разведенный Эверетт, основательно подзабыл свою романтическую затею перевести «Новый Завет» на пираханский язык. Остались одни вялотекущие, отвлеченные журнальные дискуссии с коллегами-лингвистами об универсальной или какой-то совершенно иной грамматике. Эти споры нас мало затрагивают. Нам было важно понять причину миссионерской бесплодности молодого ученого, и, пожалуй, мы ее определили. Это позитивистская самонадеянность, опора в проповеди на интеллектуальный багаж и рациональность мышления. Это как раз такие свойства, которые  апостолы в своей вселенской проповеди никогда не ставили на первое место. Когда они вышли в Пятидесятницу к народу «и начали говорить на иных языках» (Деян. 2, 4), осиянные огненными языками, то меньше всего они понадеялись на свой бэкграунд, степень культурной подготовленности.   

Бог почти две тысячи лет, то есть со времени выхода Авраама из Ура Халдейского, создавал и воспитывал еврейский народ, как народ Божий. Творец мира даровал ему религиозные предписания, хозяйственные и бытовые законы. Он посылал вождей и пророков, уча, наказывая, храня и приумножая  свой народ среди сотен других земных народов. Евангелие – это синайская вершина, это «верх путей Божиих», вершина божественного Откровения о Боге и человеке. Путь к этой вершине был через века и пространства, через реки крови и море слез. И поэтому крайне неумно, простодушный народец, живущий в глуши бразильских лесов, сразу подводить  к высоким истинам Евангелия. Как замечали множество раз другие миссионеры, например наши, сибирские, прежде, чем проповедовать алеутам Христа Распятого и Воскресшего, нужно его научить… мыть руки перед едой, каким-то базовым общекультурным принципам, и отнюдь не только европейским. Отсюда и драматичная ошибка Эверетта. Он  возвел пираханцев на фаворскую гору, минуя долгие беседы у мамврийского дуба. 

Молодой ученый нарушил один из главных принципов евангельской проповеди, раскрытых в учении апостола Павла: говорить с народом о Христе на языке его предков, на понятийном языке, который народ знает с колыбели. И не беда, если в первое время высокие истины Боговоплощения будут истолкованы богословски не совсем точно, поняты людьми в простоте сердца и разума – прямолинейно. Когда и отчего возникло у пираханцев табуирование отвлеченных истин и предметов, абстрактных величин и явлений, не причастных к их ежедневному жизненному опыту?

"Когда", мы верно никогда не узнаем, а вот "отчего" возникает тот или иной социально-языковой запрет, известно хорошо. Этнограф и историк культуры  Эдуард Тайлор еще в 19 веке дал вполне исчерпывающий ответ: в основе любого табуирования лежит страх. Именно страх является тем социальным механизмом, благодаря которому обществу удается наложить табу на любой вид человеческой деятельности, поведения, языковой среды, в том числе и лингвистической. Страх способен лишить любое человеческое общество не только рекурсии, но и существенно табуировать воображение, творческие способности, тягу к новым знаниям, желание к репродукции  и многое другое. Видимо этот жестокий, всепожирающий страх так мощно сковал в какое-то тяжелое время - может быть, это было длительное стихийное бедствие, смертельная эпидемия, многолетний голод - сердца бразильских индейцев, что постепенно, год за годом, сложные языковые конструкции за ненадобностью забывались, а новые – упрощались до детского лепета. 

Кстати, именно поэтому пираханцы стали равнодушны к  постижению  языка других культур. Они воспринимают его как чуждый язык «духов», совершенно не нужный для их «объективной реальности», несущий опасность, ужас и разрушения. 

Отсутствие у пираханцев рекурсивных структур в языке означает, что у них табуирована великая заповедь о познании человеком самого себя. Сегодня у них нет слов и нет лингвистических конструкций для проявления и закрепления процесса самопознания, самих себя перед лицом вечности и времени, то есть постоянно меняющейся реальности.  И, как следствие,  у них нет в социуме возможности глубинного общения душ, долгих ночных разговоров под звездным небом  о месте человека во вселенной, о бессмертии личного духа, о безднах космоса и трагедиях личного бытия на земле.  С этого и нужно было начинать свое миссионерство Эверетту, а не с библейских историй. Необходимо было пробуждать в местных амазонцах естественное человеческое желание понять: «кто я? что я? Только лишь мечтатель синь очей утративший во мгле»  или некто больший и неисчезающий, как утренний туман?  Отчасти о табуировании до уровня бессознательного познания всего нового, свидетельствует отсутствие у пираханцев мифов и сказок о сотворении богами мира и  людей. Только боящийся может запретить себе и другим думать и мечтать об этом.  

Главное для пираханцев было выжить сегодня, а не думать, где окажется душа на небесах – завтра. Вот и нужно было проповедь среди них начинать с преодоления этого древнего страха, выморозившего из их языка всякую теплоту культурного опыта поколений, ибо как известно  в подлинной  «любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви» (1 Ин. 4,18). Пираханцы – люди, а не синие гуманоиды с Пандоры из фильма «Аватар». Они поймут язык любви, язык свободный от страха и  борьбы за ежедневное выживание.