Поиск

Жертва на иконостас

Для перевода пожертвований отсканируйте в приложении Сбербанка

Пожертвование на иконостас

Жертва на храм

Для перевода пожертвований отсканируйте в приложении Сбербанка

На уставную деятельность

Мы ВКонтакте

holy-eucharist-icon-full

Выбор сделан 

Генеральный синод Англиканской церкви 14 июля, окончательно одобрил рукоположение женщин в сан епископов. Инициативе удалось набрать необходимые две трети голосов. Теперь нововведение должен утвердить британский парламент. Первая женщина-епископ может быть назначена уже до конца года. Голосованию, которое состоялось в Йоркском университете предшествовали почти пять часов дискуссий. В результате в палате епископов на расширение прав женщин согласились 37 человек, двое высказались против и один воздержался. В палате духовенства свои голоса за женский епископат отдали 162 священника, 25 проголосовали против, еще четверо воздержались. В палате мирян инициативу одобрили 152 человека, против — 45, пятеро воздержались. 

Прежде, чем огласить результаты архиепископ Йоркский Джон Сентаму попросил собравшихся «проявить сдержанность», однако решение о предоставлении женщинам права занимать посты епископов было встречено шквалом аплодисментов. До этого момента в Великобритании в епископы посвящали исключительно мужчин. 

Настоятельница кафедрального собора в Солсбери Джун Осборн назвала этот день историческим. «Я не думаю, что тот факт, что теперь женщины смогут становиться епископами как-то изменит Англиканскую церковь. Скорее всего, изменится общество, поскольку этот шаг говорит о равноправии женщин не только в праве носить сан, но и занимать руководящие посты», — заявила она.  «Мы должны немедленно открыть шампанское или какой-то другой напиток, как это подобает на празднике, потому что мы продолжим работать вместе до конца», - сказал по этому поводу архиепископ Йоркский Джон Сентау.

acns4292af  

Что теперь? 

Казалось бы, что тут такого страшного, зачем «огород городить»? До 20-го века большинство учителей, поваров, официантов, ученых, врачей, цирюльников и т.д.  были мужеского пола, а уж среди инженеров, военных, полицейских женщин и совершенно не возможно было найти. Но время прошло и ситуация во многих профессиях изменилась почти на противоположенный знак, сегодня, например, большинство учителей в школах – женщины. Скоро женщины и самолеты, и поезда, и корабли будут водить, дело за малым – за технологиями. Так почему бы и в Церкви не сделать профессиональную реформу – пустить  умных, добропорядочных женщин к престолу, ведь батюшек так нехватает на городских приходах, да и в районной глубинке женщины бы со своим умением быстро все привести к порядку и благообразию, несомненно, бы пригодились? И, потом, кто как не женщина, сможет сострадать другому, разделить его душевную боль, утешить добрым словом? Кто бы спорил! Все русской женщине по плечу и по росту, да вот только дело вовсе не в желании мужчин-епископов не «допущать» православных  женщин до утешения ближнего. Церковный запрет на женское евхаристическое служение намного глубже и значительней. Более того он находится не в нравственно-правовой сфере, а в церковно-онтологической, то есть  относится к природе самой Церкви. 

Мы не будем утомлять читателей нашего сайта перечислением правил вселенских и поместны соборов, внушительным списком авторов, писавших против женского священства, равно как и изрядным набором аргументов, отрицающих таковую возможность. Ограничимся теми, что высказал протопресвитер Александр Шмеман, в переписке с одним частным лицом, добавив к ним немного своих размышлений на эту якобы «злободневную тему дня». 

Английский христианский писатель Клайв Льюис тоже испытывал тему «женщина и священство» на евхаристическую прочность. Он довольно близко подобрался к верному обоснованию невозможности для женщин совершать церковные таинства, но по причине своих рационально-религиозных истоков в англиканстве, воспринятых им «из млада», Льюис не смог найти кардинальное разрешение этого вопроса, ибо он находится не в законно-правовой сфере, покоящейся на логических допущениях, а на гораздо большей глубине дискурса. Его подробно мы рассмотрим ниже.

  145100.p

Однако перед тем, как озвучить размышления христианских писателей, не столько против, сколько о «женском священстве», мы решили  предоставить сумму феминистических доводов за рукоположение женщин,  изложенных крупной пропагандисткой христианского модернизма и экуменизма, Элизабет Бер-Сижель. Впрочем, не для того, чтобы по демократическому обыкновению дать слово противовесной точке зрения, наша причина намного проще. «Злющие» аргументы Элизабет Бер-Сижель разбивают не идею чисто «мужского священства», а только показывают слабость некоторых аргументов, которые используют многие православные авторы в своей критике  иерейства в юбке. Собственно, и сама по себе тема «женского священства»  малозначительная для церковной жизни в России, нас заинтересовала лишь как возможность  поразмыслить от противного, примерно так в противоборстве с ересями исторически сложилась православная догматика,  о символической природе Церкви и Евхаристии. Наши комментарии как обычно даны курсивом. 

Доводы феминизма 

Биологический аргумент 

Во-первых, по мнению Э. Бер-Сижель, для этого отсутствуют собственно богословские препятствия, поскольку, «не отрицая половых различий, но становясь над ними, образ Божий присутствует в женщине, как и в мужчине. Слово, воплотившись, взяло на себя спасение всего человечества», что исключает любую дискриминацию по национальному или половому признаку, о чем писал и апостол Павел: «нет мужского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3. 28). «Человечество едино в разнообразии личностей», и Христос, в первую очередь, не столько мужчина, сколько человек». 

С  этим утверждением Э. Бер-Сижель не трудно согласиться, единственно, следует все же уточнить, что говорить о Христе, дескать, «он не столько мужчина, сколько человек»  банально и странно, нужно сказать определенно: Христос - Богочеловек, но по естеству он рожден мужчиной. И сам по себе этот факт не является ни «за», ни «против» женского священства. Почему? Сам по себе биологизм (человеческий пол) в отрыве от символического онтологизма Церкви к церковному священству имеет только косвенное, второстепенное отношение. Более того священство исключительно принадлежит одному Христу, а не мужчинам или женщинам. 

Историко-правовой аргумент 

Во-вторых, церковное предание, связанное лишь с рукоположением мужчин, не является чем-то механическим, застывшим и мертвенным — оно само по себе динамично, подобно текущей реке, является Духом Святым, наставляющим на истину учеников, поэтому может меняться в соответствующем направлении. Отсутствие в истории Церкви традиции рукоположения женщин не означает его полный запрет. А многообразие служений и харизм относится в равной мере к мужчинам и женщинам: ведь в Церкви известны женщины, прославленные как равноапостольные, то есть призванные к апостольской проповеди (св. Магдалина, Елена, Нина и др.), не говоря уже о реально существовавшем чине диаконисс, который уже сейчас может быть возрожден в Православной Церкви. Почему же священство является чем-то исключительным? 

То есть речь идет об  эволюции и трансформации церковного предания. О том, что Предание – это часть культуры, а культура с веками меняется, как наскальные рисунки до 3D графики. По всей видимости, для Э. Бер-Сижель Священное Предание Церкви, частью которого является Священное Писание, а не наоборот, не является боговдохновенным авторитетом. И поэтому оно как всякое душевно-культурное начало подвержено историческим изменениям и периодическим пересмотрам в духе современной эпохи, в угоду времени. Для православного апологета все намного сложнее. 

Символико-иконичный аргумент 

В-третьих, литургический символизм, согласно которому священник — образ Христа, тоже нельзя абсолютизировать, потому что священник — «голос Церкви, объединяющей женщин и мужчин», недаром Церковь в древних катакомбах символически изображалась в виде женщины — Богоматери, которая в своей личности наиболее полно выражает вселенское и царственное священство. Священник не икона Христа в буквальном смысле слова, он «указывает на невидимое духовное присутствие — через Духа Святого — единственного Великого Священника, Христа». По словам святителя Иоанна Златоуста, священник лишь «предоставляет свой язык и свои руки» для Таинства. «Почему этот язык, эти руки не могут быть языком и руками христианки, крещеной, миропомазанной, вступившей в евхаристическое общение?» 

Итак, почему, спрашивает Элизабет Бер-Сижель, от Престола во время Евхаристии за Народ Божий не могут подниматься материнские руки?  Очевидно, что и этот символико-иконичный аргумент не работает на идею феминизма в Церкви, ибо Э. Бер-Сижель  трактует символизм слишком упрощенно, плоско, в знаковой системе, а не так как его понимают и определяют Отцы и учителя Церкви. Об этом глубинном понимании символизма мы и поговорим чуть ниже. 

01c8

«Жена, облеченная в солнце». Богословие православного символизма. 

Письмо протопресвитера Александра Шмемана было опубликовано в № 195 номера «Вестника РХД». 

«Дорогой друг!

Когда Вы попросили меня определить реакцию православных на идею посвящения женщин в священный сан, я подумал, что сделать это будет нетрудно. И действительно нетрудно просто сказать, что Православная Церковь — против женского священства, и перечислить настолько полно, насколько возможно, догматические, канонические и духовные основания этого неприятия. 

Но, подумав, я решил, что такой ответ окажется не только бесполезным, но даже вредным. Бесполезным потому, что все эти «формальные причины» — взятые из Писания и Предания, канонические и т.п. — прекрасно известны сторонникам женского священства, как известна и наша общая экклезиологическая позиция, которую, в зависимости от настроения и сиюминутных интересов, наши западные братья, то приветствуют как главный вклад Православия в экуменический процесс, то объявляют устаревшим, узким и не имеющим отношения к современной жизни. Вредным же потому, что, будучи формально правильным, такой ответ все-таки исказит истинную православную позицию по этому вопросу, сведя все к чуждому православному мышлению богословскому контексту и перспективе. Ибо Православная Церковь никогда не сталкивалась с этим вопросом, он для нас совершенно чужд, для обсуждения которого не существует никакой основы в нашем Предании, в самом опыте Церкви. И поэтому мы просто не готовы его обсуждать. 

Вот в этом-то и мое затруднение. Я не могу обсуждать саму проблему, потому что для этого понадобится прояснение нашего подхода не только к женщине и священству, но прежде всего к Богу в Его Триединой Жизни, к Творению, Падению и Искуплению, к Церкви и ее таинственной жизни, к обожению человека и исполнению всего во Христе. Без этого, я уверен, будет совершенно непонятно, почему посвящение женщин в священный сан означает для нас радикальное и непоправимое искажение всей веры, отвержение всего Священного Писания и, конечно же, конец любых «диалогов». Без такого прояснения мой ответ прозвучит лишь как еще одна «консервативная» и «традиционная» защита существующего положения вещей, именно того, что сегодня многие христиане, уже привыкшие к подобным заявлениям, отрицают как лицемерие, отсутствие открытости к воле Божией, слепоту к миру и т.д. Очевидно, что отрицающие Предание не прислушаются к еще одному традиционному аргументу.  

Но к чему они прислушаются? Мы изумляемся — а православную реакцию на появление женского священства правильнее всего назвать изумлением — таким переменам и непонятной для нас поспешности, с которой вопрос рукоположения женщин сперва стал предметом для серьезного обсуждения, а потом был быстро сведен на уровень «дисциплинарных вопросов» и, в конце концов, стал вопросом политики, с которым следовало разбираться путем голосования! В этой поистине странной ситуации я могу лишь попытаться передать Вам это наше изумление, кратко перечислив его главные «составляющие», как я их вижу и понимаю. 

Первый аспект нашего изумления можно назвать «экуменическим». Споры о рукоположении женщин раскрывают то, о чем мы давно догадывались и что теперь полностью подтверждено, а именно — абсолютное безразличие христианского Запада ко всему, лежащему вне сферы его собственной проблематики, его собственного опыта. Я могу здесь лишь повторить сказанное мною раньше: даже так называемое «экуменическое движение», невзирая на все его уверения в обратном, всегда было и есть чисто западным явлением, основанным на западных предпосылках и определяемым специфически западными задачами. Это не «гордость» или «высокомерие». Наоборот, христианский Запад почти одержим комплексом вины и ничем так не наслаждается, как самокритикой и самоосуждением. Скорее это полная неспособность подняться над собой, признать простой факт, что собственный опыт, проблемы, образ мышления и приоритеты могут не быть универсальными, что они сами могут требовать переосмысления в свете истинно вселенского, истинно «кафолического» опыта. 

Западные христиане могут почти вдохновенно судить и осуждать себя, но только на своих собственных условиях, в рамках своей безнадежно «западной» перспективы. Так, когда они приходят к решению — на основании собственной, возможно ограниченной и фрагментарной, специфически западной «культурной ситуации», что им следует «исправить» несправедливости, допущенные в отношении к женщинам, они собираются делать это немедленно, не интересуясь даже тем, что «другие» об этом думают, — и искренне удивляются и даже огорчаются недостатком у этих «других» экуменического духа, симпатии и понимания. 

Сам я достаточно часто критиковал исторические недостатки православного мышления и имею право сказать откровенно, что споры о рукоположении женщин кажутся мне провинциальными, отмеченными и даже обусловленными западным «эгоцентризмом» и самодовольством, наивным, почти детским убеждением, что каждое новое направление в западной культуре оправдывает радикальный пересмотр всей христианской традиции. Как много таких «направлений» видели мы в последние десятилетия нашего бурного (двадцатого) века, как много сопутствующих им «богословий»! Но обсуждаемый вопрос отличается тем, что мы имеем дело не с проходящей интеллектуальной и академической «причудой» типа «смерти Бога», «мирского города», «торжества жизни» и т.д. — которая после выхода нескольких громких бестселлеров-однодневок просто исчезнет, но с угрозой необратимого и непоправимого акта, который, став реальностью, может привести к новому и, по моему твердому убеждению, на этот раз окончательному разделению между христианами и означать, по крайней мере для православных, конец всех диалогов.

  0_7bb57_7d798ed6_XL

Хорошо известно, что защитники рукоположения женщин объясняют основанное на Священном Писании и Предании исключение женщин из священства «культурной обусловленностью», приведением ситуации в соответствие с установленными культурными нормами. Если Иисус Христос не включил женщин в число Двенадцати, если Церковь на протяжении веков их не рукополагала, то все это объясняется «культурой», в рамках которой это было тогда невозможно и непредставимо. Я не буду обсуждать здесь богословские и экзегетические значения такой точки зрения, как и ее чисто исторические основания, которые, кстати, кажутся мне чрезвычайно слабыми и сомнительными. Но поистине изумляет то, что, будучи твердо уверенными в своем понимании прошлых «культур», защитники женского священства абсолютно не отдают себе отчета в своей собственной «культурной обусловленности» в ситуации капитуляции перед современной культурой. 

Как еще можно объяснить их готовность признать явление, которое может оказаться преходящим, достаточным оправданием радикальной перемены в самой структуре Церкви? Как еще можно объяснить то, что это движение принимается христианами на его условиях, в перспективе «прав», «справедливости», «равенства» и т.п., то есть критериев, способность которых адекватно выразить христианскую веру и в качестве таковых быть использованными в Церкви по крайней мере сомнительна? 

Печальная истина заключается в том, что сама идея рукоположения женщин, как она представляется и обсуждается сегодня, — результат слишком многих путаниц и редукций. Если в основе ее — капитуляция перед «культурой», то ее развитие определено капитуляцией перед «клерикализмом». Эта идея почти полностью находится под влиянием старого «клерикального» взгляда на Церковь и двойной редукции — с одной стороны, редукции Церкви к «силовой структуре», а с другой — редукции этой «силовой структуры» к клиру. Предполагаемой «неполноценности» женщин в рамках светских силовых структур соответствует их «неполноценность», то есть недопущение их к служению перед алтарем, в церковной организации. Таким образом, их «освобождению» в светском обществе должно соответствовать их «освобождение» в Церкви, то есть — допущение их к священному сану. 

Но Церковь просто не может быть сведена к этим категориям. Когда мы пытаемся измерить невыразимую тайну ее жизни в понятиях и идеях, заведомо чуждых ее сущности, мы уродуем ее, и ее истинная сила, слава и красота, ее трансцендентная правда просто ускользают от нашего понимания. 

И поэтому, в заключение этого письма, мне хотелось бы исповедать, без объяснений и подтверждения этого исповедания своими «доказательствами», что непосвящение женщин в священный сан не имеет ничего, абсолютно ничего общего с любой «неполноценностью», какую только можно изобрести или вообразить. В той истинной реальности, которая единственная составляет содержание нашей веры и формирует всю жизнь Церкви, в реальности Царства Божия, которое есть совершенное общение, совершенное знание, совершенная любовь и в конце концов «обожение» человека, действительно нет «ни мужчины, ни женщины». Более того, в этой реальности, которой мы причащаемся здесь и сейчас, мы все — мужчины и женщины — «цари и священники», ибо Христос восстановил в нас именно священническую природу человека и его призвания. 

Церковь дарует и принимает эту священническую жизнь, эту предельную реальность. И для того, чтобы она могла это совершать, могла всегда и везде быть даром Духа Святого, безграничным и беспредельным, Сын Божий принес Себя в жертву и сделал эту исключительную жертву и это единственное в своем роде священство истинной основой, истинной «формой» Церкви. 

Священство принадлежит Христу, не нам. Никто из нас, будь то мужчина или женщина, не имеет никакого на него «права», это — не одно из призваний человека, равное другим или даже их превосходящее. Священник в Церкви — не просто «еще один» священник, а жертва, которую он возносит, — не «очередная» жертва. Священство и жертва — навсегда Христовы, ибо, по словам молитвы, читаемой священником во время пения Херувимской песни, «Ты бо еси приносяй (приносящий) и приносимый, и приемляй (принимающий) и раздаваемый, Христе Боже…». Таким образом, «профессиональный» священник в Церкви не обладает собственной «онтологией». Он существует лишь для того, чтобы делать явным присутствие Самого Христа, делать это исключительное Священство и исключительную Жертву источником жизни Церкви и «обретения» человеком Святого Духа. И если носитель, икона и исполнитель этого исключительного священства — мужчина, а не женщина, то так происходит потому, что Сам Христос — мужчина, а не женщина. 

Почему? Это, конечно, единственный важный, единственный имеющий отношение к делу вопрос. И на него не могут ответить ни «культура», ни «социология», ни «история», ни даже «экзегеза». Ибо ответ на него дает лишь богословие в первоначальном и основном смысле этого слова в Церкви — как созерцание и видение самой Истины, как причастие нетварному Божественному Свету. Только здесь, в этом очищенном и восстановленном видении, мы можем начать понимать, почему несказанное таинство отношения Бога с Его творением, с Его избранным народом, с Его Церковью «сущностно» явлено нам как таинство брачное, как исполнение мистического брака. Почему, другими словами, само Творение, сама Церковь, сам человек и весь мир, увиденные в истинном свете их предназначения, открываются нам как Невеста, как Жена, облеченная в солнце; почему на самой глубине ее любви и знания, ее радости и причастия Церковь отождествляет себя с Женщиной, которую она превозносит как «честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим». 

Является ли это той «тайной», которую надлежит понять при посредстве нашего раздробленного и падшего мира, знающего и чувствующего лишь себя самого в своей фрагментарности и разрушении, в своих конфликтах и дихотомиях, который, будучи таковым, неспособен к чистому видению? Или именно это видение и этот уникальный опыт снова должны стать для нас «путем» к пониманию мира, отправной точкой и возможностью поистине Божественной победы над тем, что в мире сем является лишь человеческим, историческим и культурным?» 

Таки образом, прот. Александр Шмеман, хотя сам в течение всей свой богословско-писательской деятельности, постоянно и уничтожающее писал о засилье символического толкования в наших учебниках по литургике, здесь, в своем ответе неизвестному корреспонденту, опирается именно на глубинно-символическое понимание евхаристической жизни Церкви. По-другому и быть не могло, когда дело касается не объяснения того или иного момента (части) Литургии, а всей духовно-онтологической жизни Церкви, сосредоточенной в Таинстве Таинств – Литургии, как прообразе «будущего века» и «Царства Божьего». Попытаемся раскрыть эту мысль подробней. 

 

monogram-of-christ384x389vatican

О православном символизме 

Между чувственным миром и психофизикой человека не существует файервола, огненной стены, но есть  общее поле соответствий. Бог единодержавно творил это мир, и отражение духовного порядка  находится в космической физике. Другими словами все вещи и явления на земле, по учению св. Отцов, имеют свой первообраз  на небесах. Иногда земные реальности (храм) почти вплотную являют нам  эту Божию Действительность, а порой до неузнаваемости (банк, казино, супермаркет, публичный дом, тюрьма)  помрачают образ небесных архетипов. «Для обладающих духовным зрением весь умопостигаемый мир представляется таинственно отпечатанным во всем чувственном мире посредством символических образов. А весь чувственный мир при духовном умозрении представляется содержащимся во всем умопостигаемом мире, познаваясь там благодаря своим логосам… дело же  их одно и, как говорил Иезекииль… они словно колесо в колесе (Иез. 1,16).  В  Боге «содержится средоточие всех предметов … Ибо все предметы участвуют в Боге по аналогии, в силу того, что они исходят из Него». (прп. Максим Исповедник «Ambigua») . «Таким образом, - комментирует этот текст прот. Иоанн Мейендорф,-  все движение, все существование тварного мира – наша жизнь – наша история, творчество, вся цивилизация – естественным образом устремлены к Творцу, и завершается это движение вечным покоем в Боге» (прот. Иоанн Мейендорф.  «Введение в святоотеческое богословие»). А вот как понимает выше приведенные слова прп. Максима другой православный ученый прот. Георгий Флоровский: «Все в мире есть тайна Божия и  символ. Символ Слова (Бога-Сына), ибо Откровение Слова. Весь мир есть Откровение, некая книга неписанного Откровения... В многообразии  и красоте чувственных явлений Слово, как бы играет с человеком, чтобы завлечь его и привлечь, -  чтобы он поднял завесу, и под внешними и видимыми  образами прозрел духовный смысл… Все в мире в своих глубинах духовно. И всюду можно распознать ткань слова. В мире два плана: духовный или умопостигаемый и чувственный или телесный. И между ними есть строгое и точное соответствие. Чувственный мир не есть  преходящий призрак, не есть распад или умаление бытия, но принадлежит к полноте и цельности бытия. Он есть образ… или символ духовного мира. Связь двух миров неразрывна и неслитна». (прот. Георгий Флоровский, «Восточные Отцы  5-8 века»).

431262152 

 Молитва Иисуса Христа к Богу-Отцу 

О символизме мира учил не только преп. Максим, но и многие другие учителя Церкви. Одним из последних, кто постоянно писал об этом был  св. Григорий Палама.  Приведем цитату из его третьей беседы:  «Бог устроил  этот видимый мир, как некое отображение надмирного мира, чтобы нам, через духовное созерцание его, как бы по некоей чудесной лестнице достигнуть оного мира». В  замечательной книге, посвященной разбору учения св. Григория Паламы о человеке,  архимандритом Киприаном (Керном) под этими словами подводится итог:  «Экран эмпирической действительности есть только сложное сплетение преходящих символов, таинственно говорящих о вечных и непреходящих, идейных реальностях иного плана. На вещах и явлениях сохранился отпечаток чего-то иного, отзвук иных миров». 

Все в мире таинственно, двупланово и  потому на этой символичной системности мира обосновывается не только сравнительный метод (разбираемый нами),  но и  вещи посложнее. Взрослым людям, воспитанным в  светских координатах, трудно настроить свою душу на символическое духовное восприятие жизни, но для святых и детей это легко. Святитель Игнатий (Брянчанинов), Тихон Задонский и другие святые подвижники подарили нам множество замечательных прозрений  «от мира собираемых». Открывая их чистые книги, начинаешь понимать, что духовные реалии  наполняют всю земную жизнь от великого до малого; что между социальной средой и законами классической механики, душой человека и звездным небом,  аналогии вполне уместны. 

Символ укоренен в самой природе человека, вернее Бог создал природу человека саму по себе символичной. Символична трехсоставная природа человека, символично число его душевных и духовных чувств. Символичным становится практически все, к чему прикасается человек в результате своей творческой, земной деятельности. Не менее символична и сама земная природа, например, весна – символ Пасхи, а зима – смерти. Человек живет в мире символов. Больше того, вне мира символов он не существует как человек. Священник — это литургическая икона Христа. Алтарь — это комната Тайной Вечери. Литургия есть сама Тайная Вечеря. На этой Вечере Христос Сам раздавал Свои Кровь и Плоть. Он взял Чашу и сказал: пейте, это кровь Моя. Мы причащаемся крови Христа, которую дал Он Сам, именно поэтому священник, причащающий Крови Христа, должен быть литургической иконой именно Христа.

  26141

Символический максимализм 

Образ Божий – это мужской образ. Христос обращался в своих молитвах к Богу как к Отцу, а не к Матери. Он избрал в апостолы мужчин, хотя его окружало немало благородных и достойных женщин. Церковь не забыла о святости их подвигов и некоторых наименовала равноапостольными. Такие примеры  случались и в последующих столетиях, достаточно вспомнить святое служение в Церкви равноапостольной Елены, Нины Грузинской, и, конечно же, нашей славянки Ольги. Однако Церковь запрещала и запрещает женщине переступать порог алтаря. И вовсе не по причине предписаний ветхозаветного Закона. Если сказать просто, то вход женщины  в алтарь во время службы, тотально обрушивает великую систему  архетипических представлений человечества о себе самом, о месте каждого индивидуума в живом институте человеческой культуры и общества. Скажем еще иначе, женщина-священник - это не просто изменение культурных полюсов, традиций, семейных ценностей, а именно разрушение конструирующих, формообразующих, пронизывающих социум сверху донизу, религиозных и общечеловеческих парадигм, на которых собственно, и был постепенно и повсеместно утвержден дохристианский мир, и стоит сегодняшний. Кому-то, естественно, такой архетипически-мужской порядок мир не по нраву, это его право, но не будем забывать, что именно эту «мужеподобную» организацию вселенной, включая бытие Божье, принял Христос. И то, что Господь не изобрел нового языка для проповеди Евангелия (некое церковное всегалактическое эсперанто), и не придумал для обращения к Верховному Божеству другого наименования, как только к Отцу, свидетельствует о величайшем значении культуры и ее архетипов, традиционных символических прочтений вещей и явлений.

  74631303_67229

Неканонический образ Бога-Отца в виде старца

Оказывается, человеческая культура способна вместить Евангелие во всей полноте и возрасти до богочеловеческого организма – Церкви.  Культура, созданная людьми и Духом Божиим, в лучших своих проявлениях, о чем, например, говорит вмешательство Господне и в строительство ноева ковчега, и в сотворении ветхозаветной скинии со всеми ее принадлежностями, а потом и  соломонова храма, сможет и сегодня и до конца земной истории, транслировать ежедневно в любой части мира опыт божественной Евхаристии, сердцевины жизни Церкви. Ценность культуры и до и после Христа в этом – в создании условий, благодаря которым стала возможной проповедь Евангелия и низведение божественных энергий в мир, с последующим закреплением (освящением) их в мировой материи, а в будущем – в преображении всего космоса в Церковь Христову, в Царство Божие. И это доказывается не философскими размышлениями, а самим фактом Боговоплощения Христова. Поэтому изменение этих базовых элементов человеческой , символической культуры, вошедших в Священное Предание Церкви (как например, наименование Бога матерью, дозволение женского священства и многих других) есть самый верный способ  уничтожения понимания сущности искупительного подвига Иисуса Христа.

 oekumenische_exerzitien_beten_900px-1

Подытожим суть всего сказанного, почему женщина не может литургисать (совершать литургию) в православной Церкви. Итак, причина: 

1. Не биологическая, ибо мужчина и женщина в благочестии равны перед Богом.

2. Не социальная, ибо мужчина и женщина имеют одинаковую ответственность перед законом и друг другом.

3. Не архаико-родовая, ибо культ семьи не является для Церкви кардинально-формообразующим началом, как впрочем, и монашеский принцип устроения. 

Впрочем, для порядка стоит отметить, что и эти второстпенные причины имеют свое важное, практическое значение в жизни Церкви.

Какая же существует причина, мешающая женщине облачиться в иерейские ризы? Символический онтологизм, мистико-природный символ, соединяющий небо и землю, вечное и временное, смертное и воскрешенное, как его понимает и утверждает святоотеческое богословие. О решении же синода Англиканской церкви узаконить женский епископат нужно сказать определенно. Церковь Англии, по всей видимости, давно утратила глубокое восприятие литургического символизма, опустошила свою веру в таинственно-благодатную жизнь Церкви Вселенской, как единого Тела Христова, в иконичность Евхаристии, в безусловную подлинность преображения Духом Святым хлеба и вина - земных символов нашей жизни - в истинную Плоть и Кровь воскресшего Сына Божьего – в  совершенные символы жизни божественной, дарованные нам навечно.  В общем, это было не решение, а запротоколированный диагноз.