Краткая история праздника

С того времени, как Сын Божий освятил Крест Своими страданиями, в нем стала проявляться необыкновенная чудодейственная сила. О ее проявлении свидетельствует и история праздника. Празднование было установлено в Константинополе, а поводом послужили многочисленные болезни, часто начинавшиеся в августе. Зарождение этого праздника относится к 9 веку, а в 12-13 веках он утвердился во всех Православных церквях мира. Происхождение (изнесение) честных древ Животворящего Креста Господня Русское название праздника «происхождение» — неточный перевод греческого слова, которое означает торжественную церемонию, крестный ход. Поэтому в название праздника добавлено слово «изнесение». В этот праздник в храмах полагается вынос Креста и поклонение ему. По принятому ныне в Русской Церкви чину, малое освящение воды 14 августа по новому стилю совершается до или после литургии. По традиции, вместе с освящением воды совершается освящение меда. Поэтому в народе праздник получил название «Медовый Спас». Совершая празднество в честь Креста Господня, Православная Церковь возносит Свои усердные молитвы к Самому Господу о том, чтобы Он силою Креста Своего ограждал верующих от всех врагов видимых и невидимых на всех путях земной жизни.

Благовестие праздника

В день праздника изнесения честных древ Животворящего Креста Господня Церковь напоминает нам о спасительной силе страданий. Но некоторые люди считают, что обращенность к теме страдания и терпения приобрела в церковном опыте слишком большое значение, что Церковь поставила в основу спасения терпеливое перенесение страданий, а не радость о Духе Святом. «В жизни, - говорят они, - есть не только плач и слезы. Оглянитесь сколько благости и милости разлито в мире. Вы зациклились на своих страданиях! Вы ими гордитесь, как рабы ржавыми цепями и отгородились «стеной плача» от всего цветущего бытия!» Суровые слова. Действительно, в христианстве чувствуется какое-то особое отношение к теме личного страдания и претерпевания «ужаса жизни» всей вселенской тварью. Если восточные религии учат, отрешаясь от личного бытия, считать страдания, как проявления зла, не существующими, мнимыми, не относящимися к глубинам человека, то христиане прямо таки «воздвигают» страдания в центре мира и взирают на них с благоговением и ясным мужеством. Иначе и быть не могло, ибо веры Господь Иисус Христос страдал и умер на Кресте «нашего ради спасения». Таким образом «страдания», действительно, христиане поставили как центральный факт своего вероисповедания.

Люди неверующие эту духовную централизацию страданий среди христиан чаще всего называют «безумием», «религиозным фанатизмом». С ними согласен апостол Павел «слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, - сила Божия. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну. Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?  Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих.  Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости;  а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие,  для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость;  потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков (1Кор. 1.18-25). И далее в послании добавляет: «Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их. И еще: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны  (1 Кор. 3. 18-20).  О Сыне Божьем тоже порой говорили: «Многие из них говорили: Он одержим бесом и безумствует; что слушаете Его?» (Ин. 10. 20) Итак, «обвинения» приняты. У подножия  Креста, во свете Воскресения ответим на них, ибо мы призваны  «всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Петр 3:15).

Страдание есть некий общий, всеобъемлющий факт несовершенства, земной жизни, внутренней надломленности и ущербности бытия: «Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» (Рим. 8. 22-23).Само по себе нравственное зло, например, предательство, в своем действии состоит в причинении страдания и в испытании страдания самим носителем зла. Достаточно вспомнить муки предателя Иуды, закончившиеся самоубийством. И даже «последнее» зло – смерть – не испытывалась бы как зло, если бы оно не несло с собой страданий – мук умирания и страха смерти у самого умирающего и страданий утраты у его близких.

Правда, с чисто причинно-следственной точки зрения страдание есть просто последствие зла – последствие грехопадения и отпадения от Бога на отдельные противоборствующие части, из которых каждая должна жить за счет другой; и если бы не было «борьбы за существование», самоубийственной вселенской гражданской войны, то не было бы на свете и страдания. Но это чисто теоретическое объяснение кого утешит? Если учесть, сколько есть невинного страдания на свете (вспомним Достоевского и его «слезинку ребенка»!), то сама эта причинная связь между страданием и виной представляется нам чудовищной бессмыслицей и несправедливостью и мы готовы вместе с Иваном Карамазовым воскликнуть: «На что тогда нужно само это чертово добро и зло!»

Универсальный факт мирового страдания, свидетельствующий о некой роковой бессмысленности мирового бытия, не может не смущать наше сердце. Если страдание не имеет никакого смысла, никакого оправдания – а в отличие от нравственного зла страдание допускает по крайней мере возможность искать его смысла, – то все наше бытие все же остается бессмысленным, даже несмотря на самоочевидность его Божественной первоосновы.

Усматривая в страдании зло, мы молчаливо исходим из совпадения совершенства или добра с блаженством, в смысле ничем не замутненного, незатуманенного счастья, кристально-чистой радости и блаженства от рождения до… рождения в вечность. Таким, казалось бы, должна была бы быть вся наша жизнь, поскольку она действительно проистекает из Бога и есть в нем, ибо Бог, Всеобосновывающее и Всеосмысляющее первооснование, Он свят и совершенен и есть Первоисточник всякого совершенства: «Можешь ли ты исследованием найти Бога? Можешь ли совершенно постигнуть Вседержителя?  Он превыше небес,- что можешь сделать? глубже преисподней,- что можешь узнать?  Длиннее земли мера Его и шире моря.  Если Он пройдет и заключит кого в оковы и представит на суд, то кто отклонит Его?» ( Иов. 11. 7-10).  Или, как мы проще говорим – «Все от Бога». Поэтому мы представляем Бога существом Всеблаженным. чуть ли не во всем абсолютно довольным собой "веселящимся" седобородым старцем. Почему мы так уверены, что Жизнь вечного и бесконечного Существа Того, Кого мы называем Богом, исчерпывается безмятежным блаженством? А как же тогда понимать Гефсиманские борения Христа и Его свободную волю взойти на Крест? Спасителем двигала Любовь и сострадание к падшему человеку? Безусловно, но от безмятежного, не допускающего никакой слезы "ниже капли часть некия" такое стремление Спасителя мира отстоит далеко. В Боге нет разлада и внутреннего противоборства, однако, не стоит считать, что Всеблаженство есть самое основное и единственное содержание Божественной Жизни. "Богу -Богови", то есть Тайна Божьего Бытия должна быть для нас очевидной истиной. Не стоит умалять глубину свой веры плоско рационализируя бытие Бога в Себе Самом. Оно  непостижимо и "чудно" (Быт. 32. 29).

Уже тот факт, что страдание – вопреки всем неубедительным попыткам описать его как чистое «умаление» – есть нечто, имеющее положительное содержание, – что боль есть не «малое удовольствие», а большая реальная мука – уже этот факт должен был бы заставить нас призадуматься. И призадуматься крепко! Страдание не есть, подобно нравственному злу, призрак, сущая иллюзия, реальность как обман – страдание есть подлинная, хотя и тягостная, реальность. Страдание существует на самом деле. Оно, возникая из зла, разделяет со злом его пустоту и неосмысленность и в этом смысле само есть зло, которое никогда не может быть так «объяснено», чтобы этим быть оправдано. Но, содержа в самом себе стремление преодолеть себя, страдание есть духоносное  движение возврата к Жизни.

Момент безнадежной, бессмысленной мучительности – мучительности, доводящей до отчаяния, – лежит не в самом страдании как таковом, а в том волнении, отвращении, противоборстве, с которым мы его испытываем, – т.е. в стремлении избавиться от него как бы внешним механическим способом, просто уничтожить его, «ниспровергуть во тьму кромешную» силой Креста Господня, а нам как обычно останется только перекреститься и воскликнуть: «Слава, Тебе, Господи!» 

Чистое же существо страдания открывается нам в той форме его преодоления, которая заключается в духовном приятии или претерпевании страдания – в нашей способности выстрадать и перестрадать страдание. Этому учил Христос: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим;  ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11.25-30). Эту истину преодоления страданий восприняли апостолы и учителя Церкви: «Яко вам даровася, еже о Христе, не токмо еже в Него веровати, но и еже по Нем страдати» (Фил 1.29). Святитель Феофан Затворник подытоживает в толковании апостольских слов: «Убедитесь в спасительности страдания».

Тогда страдание испытывается и открывает себя не как бессмысленное зло, не как нечто безусловно недолжное, даже не как извне наложенная на нас кара, а, напротив, как исцеление от зла и бедствий, как желанный Богу и в этом смысле уже сущностно божественный возвратный путь на родину, к жизненной полноте. Одна из самых очевидных закономерностей духовной жизни состоит в том, что вне страдания нет совершенства, нет полного, завершенного, незыблемо-прочно утвержденного блаженства, как без Креста нет Воскресения. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся»; «тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь» и «многими скорбями надлежит нам войти в царствие Божие». Или, как то же выражает один  святой подвижник: «Быстрейший конь, который доведет тебя до совершенства, есть страдание». Страдание есть как бы раскаленный жезл, очищающий и расширяющий наши духовные дыхательные пути и тем впервые открывающий нам свободный путь к Богу, незамутненный самостью и трусостью, полный великодушия и сердечного мужества. Страдание открывает это свое глубочайшее существо, только будучи внутренне пережито на собственном опыте, т.е. как мое страдание, и только в этом смысле, как мое страдание, оно находит это свое оправдание. Но это мое страдание в силу всеединства бытия есть страдание за общий грех, – за грех как таковой. В этом заключается истинный смысл – смысл, открывающийся уже в общем и вечном откровении Спасения. В каждом акте страдания, неважно умирает ли на лютом морозе одинокий воробей или гибнет самолет с сотней пассажиров, мы провидим грубое разрушение «тонкотканной» единой, если угодно, райской первоосновы Жизни.

Реальность нужно мыслить намного шире, чем просто видимый космос. Она не кончается за горизонтом. В нее следует включить не только земную реальность, но и небесную (Царство Божие) и ангельскую (умопостигаемую). Она есть живая единая реальность, сотворенная Богом, и вместе с тем, в качестве отпавшей и распавшейся реальности в точке земного приложения,  как бы несет в себе «жало смерти», она тем самым по своей внутренней сути есть реальность внутри себя несущая противоборствующие начала; не извечное дуалистическое противопоставление добра и зла, а в результате грехопадения, раздирающаяся собственными векторами стихий и устремлений. Самовосстановление ее  и исцеление происходит через лишения и жертву – т.е. через трагизм и страдание. Язык поддерживает эту мысль: страдание, страда, труд, самоопределение. Символически подобное состояние выражено в борении Иакова с Богом: «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари;  и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.  И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков.  И сказал ему: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь (Быт.  32. 24-28). В «борьбе» с Богом Иаков обретает самого себя и становится способным войти в вечность Божью.

Только замкнутой в себе душе страдание есть адская мука, доводящая до отчаяния, – мука бессмысленного горения в пожирающем пламени; душе, уже открывшейся вглубь, оно есть тяжкий подъем к небесному блаженству – чудо причастия неизреченному и неисповедимому таинству божественной жизни. Всемогущество и истинная Всеблагость Бога обнаруживаются в своей непостижимости в том, что Он никогда не уничтожает страдания как бы извне и механически, истребляя его молнией с неба, а через наше претерпевание страдания с Его помощью и на этом внутреннем духовно-спасительном  пути Господь дарует нам понять и пережить торжество подлинной Жизни, «скачущей в жизнь вечную». Во всяком частном страдальческом случае, полагаемом у подножия Креста Господня, открывается не единичная случайность физического зла, посланного нам неизвестно кем и неизвестно за что, а Промысел Божий о каждом человеке, призывающая, утверждающая и врачующая Любовь Христова.