Кроме тех верных, благих, трезвых мыслей, связанных с монашеством, каждого из нас, в большей или меньшей степени, к этому образу влечёт нечто совершенно особое. То, о чём иногда себе признаёшься, но, в общем-то, думать об этом не хочется. А влечёт к этому какая-то такая странная зависть к его одиночеству, к его якобы внешнему, мудрому, тихому устроению. И можно сказать, что нас радует в монашеском образе отсутствие активной жизненной позиции по многим вопросам мировой политической жизни, и, вообще в житейской позиции в частности. И это звучало бы как шутка, если не было бы правдой.

Смотрим на монаха и думаем: вот ведь как хорошо ему, не надо ему ни на выборы ходить, ни думать какой у тебя будет президент, губернатор, вот игумен это ещё важно, но, в, общем-то, и здесь всё равно - какого Бог даст. Доброго ли, мудрого ли или хозяйственного. Я есьм труп для этой жизни и меня ничего не волнует, я занят только духовным деланием, исключительно духовным. Конечно, этот идеал совсем не походит на ту жизнь, какую ведут монахи. Они чаще всего как раз ведут активный образ жизни. И сегодня в политическую жизнь нашей страны, нашего государства как раз монахи-то и вмешиваются довольно серьезно. Кто более всего вопиял и вопиет о глобализме, о возможных угрозах предантихристовых связанных с ИНН, получением новых паспортов – монахи. Откуда раздаются вопли о грядущем антихристе – из монастырей. Не из мирских храмов идут эти гласы. Порой разумные, порой не совсем разумные. И этот образ, во многом, конечно, придуманный нами, вычитанный из книжек и может быть даже из древних сказок, ничего общего с современным обществом монашества не имеет. Сегодня чаще всего монах это действительно человек, который занимает очень яркую, очень действенную позицию в этой жизни, который знает куда идти, зачем идти, кто он есть -  русский человек перед лицом всего мира.

Именно как раз этот-то образ человека, который где-то там сидит в пещере и молится с утра до вечера и с вечера до утра, отвлекаясь лишь на малое некое принятие пищи, состоящее из куска хлеба и воды - вот этот образ ничего общего с современным и с древним монашеством не имеет. И древние монахи были не таковы. Мы знаем замечательный пример, как величайший муж, один из основателей общежительного монашества Антоний Великий, оставил свою пустыню и пошёл обличать арианскую ересь в шумные грады древней Византии. Сегодня мы с вами как раз поговорим об этом лже идеале монашества. Представим, как человек – монах, сидя в пещере, ни с кем не разговаривает, не занимается каким-либо производством, кроме плетения корзин, не смотрит телевизор, не слушает радио, не готовит себе пищу и, таким образом, нет в нём никакой внешней работы, внешней деятельности. И ему словно бы всё равно, что происходит в мире. Какие там происходят революционные грозы, воцаряются цари и падают царства. Он живёт чисто духовной жизнью. И нам такая жизнь кажется исключительным идеалом.

Но, если мы присмотримся к этому идеалу повнимательней, то мы в нём и увидим того самого неключимого раба из евангельской притчи от Матфея, которому был дан талант. Но раб, зная, что его господин жесток и жнёт там, где не сеял и собирает там, где не расточал, этот талант сохранил и просидел на нём всю свою жизнь. Он даже не попытался хотя бы как Буратино из известной сказки закопать его в землю – ничего с ним не сделал. Он вернул талант господину в целости и сохранности, за что, как вы знаете, господин из притчи его сурово наказал, ввергнув во тьму кромешную. И приказал этот талант у него забрать. Потому что этот ложный идеал, в большей или меньшей степени принятый каждым из нас нашим сердцем, есть идеал не только об отсутствии каких-либо злых поступков, но и об отсутствии добродетели. И очень-очень ясно откуда, так скажем, у этого идеала растут ноги. Давайте посмотрим, как чувствует себя не какая-либо высокоморальная или наоборот пустая душа, не зависимо от того, кто ты есть в этой жизни. Президент или медсестра, священник или каждый из нас чувствует это невыносимое ярмо житейского делания, или как говорили оптинские старцы -  ежедневное утомление наступающего дня. Возникает такое чувство, что ты здесь мучаешься, мучаешься с рождения, терпишь детские проказы, терпишь недовольство начальников, болезни, скорби день от дня, безденежье, плохую погоду, какие-то глупые чиновничьи пересуды, откаты и обстояния. И вот ты умер и теперь на том свете  тебя лупят по шее. Если ты говорил на этом свете чуть больше чем сто слов в день - тебя за язык подвешивают на крюк и хлещут по ногам раскалёнными прутьями; а если ходил, куда не надо - тебе вообще ноги в мясорубке перемалывают; а если ты руками не то делал - то тебе отбивают эти руки на наковальне; а если ты смотрел на что-либо худое - тебе вечно бесы тычут в глаза иголками; а если слышал что-то нехорошее, то тебе, значит, вечно злые духи будут лить раскалённое олово в уши. И всё в таком духе – что бы ты не делал, на что бы ты не смотрел, чем бы не занимался - тебя будут за это бить, бить, бить и ещё раз бить. И хорошо бы только за какие-то житейские дела, но приходит человек в церковь и проходит это малое время радости, когда он чувствует себя божьим дитём, наступает час, когда он вылупляется каким-то фарисеем внутри себя. И понимает, что в духовном православном мире к тем отступлениям-то правды, которые его подстерегали как тати в мире житейском, добавляется ещё больше неправд. Неправильно перекрестился - за это будут кости переламывать, не постился - и за это будешь пожирать черви и всякую гадость. А если ты крестик не носишь – то, значит, на том месте, где он должен у тебя быть - калёным железом у тебя будут выжигать бесы черное копыто. И всё в таком духе. Правило вечернее не читал - получай, утреннее не прочитал – получай, редко причащаешься – получай, Евангелие не читаешь – получай, святых отцов не читаешь – возьми себе это за худость. И нет числа этому ощущению. Это ещё ладно. А правило прочитал рассеянно и за это по полной программе вот тебе. И думаешь: Господи, куда же я попал. Там не знал, как избыть, и теперь за всё это моё так называемое православие я буду не пощажён. Если была у меня ещё какая-нибудь надежда спастись вне Церкви, чувствуя, что выйду на пенсию и вот там то я всё сделаю, то теперь-то уж точно буду как говорится растолчён в мелкий стиральный порошок. И вечно буду осуждён на всяческую самую горчайшую муку и казнь.

 И вот как с таким чувством жить на земле человеку? Как радоваться той радостью, которую даёт нам Господь? Естественно,  многое в сегодняшней беседе преувеличено, доведено до  абсурда, но всё же вы чувствуете, что есть вот этот вопрос: что же делать? Может быть, действительно, выключить телевизор, не слушать радио, не смотреть сайты в Интернете, не читать газет, не рожать детей, не воспитывать их, не ходить на работу. Каждому устроиться в храм свечницей или уехать куда-нибудь в деревню морковку сажать? Или ещё как-нибудь вот так тихо-тихо и как говорится  прокантоваться в этой жизни, чтобы не задела она тебя. Но ведь это тоже не идеал. А дальше - лучше бы ничего не чувствовать, не мыслить и ничего не желать и не хотеть. Но, как говорил один классик, отрадней спать, отрадней камнем быть, чем вот так вот жить как мы. И к чему же человек придёт?

А придёт он к тому же, к чему пришёл один из дохристианских мыслителей и праведников индийских: надо отрешиться от всех мыслей, от всех чувств и не творить не только зло, но и добро. Мы знаем, что в Ветхом Завете сказано: оставь зло и сотвори благо. Но это для Ветхого Завета. А в Новом Завете нам уже ясно, что даже если мы оставили зло и сотворили благо, то это благо - только видимость. На самом деле в нём всегда, как говорится, в бочке мёда любой добродетели есть капля яда смертной гордыни. Отсюда и возникает чувство, что ты как будто бы в западне. И что же тогда делать? Есть на это простой ответ. Наша жизнь постоянно ставит нас перед фактом вот такого делания  и не хватает у нас сил для этого. Так вот ответ заключается в том, чтобы чувствовать именно то, о чём сегодня мы с вами говорили. Это уже огромный шаг к правильному употреблению тех талантов, которые даёт Господь каждому человеку. Нельзя воевать и не ожесточиться. Нельзя хирургу резать живое тело, даже если тело требует этого резания,  и не унывать при виде огромных потоков человеческой крови. Невозможно учить детей в школе и не раздражаться их постоянному вздорному непослушанию и лени. Невозможно в этой жизни дышать, жить, ходить по улице  и не запылиться. И поэтому необходимо принимать  жизнь вот в таком житейском, творческом, духовном и душевном многообразии. Идя в атаку и зная, что в тебя может прилететь шальная пуля и ты можешь быть ранен, и кровь твоего товарища может попасть и на одежду и на твоё лицо, и скорбь и тяжёлое сердце может быть у тебя, но ты идёшь к победе, ты идёшь в атаку и путь к победе духовной только один. Это смиренная, терпеливая, человеческая радость  жизнепреодоления в Таинствах Церкви и молитве. Другого пути нет использовать таланты, которые дал нам Бог.