Поиск

Жертва на иконостас

Для перевода пожертвований отсканируйте в приложении Сбербанка

Пожертвование на иконостас

Жертва на храм

Для перевода пожертвований отсканируйте в приложении Сбербанка

На уставную деятельность

Мы ВКонтакте

57

Авторству Оливера Сакса принадлежат 13 книг. В книгах Оливер Сакс делает акцент не на клинических подробностях, а на личных переживаниях пациентов. Наиболее известными его работами стали «Человек, который принял жену за шляпу, и другие истории из врачебной практики», «Мигрень», «Глаз разума», «Нога как точка опоры», «Галлюцинации» и «Пробуждение». 

Автор - врач, и ему присущи все стереотипы традиционного клинического мышления. Он мечтает о том, чтобы понять человеческую душу через физиологию мозговых структур. Он верит в чудодейственные вещества, которые "пробуждают" пациентов. Ему присущ оптимизм ученого, исповедующего принципы позитивной науки. Головной мозг видится ему великолепной машиной, чрезвычайно сложной и слаженной. Машиной, поломки которой так же необычайны, как и ее нормальная работа. 

Впрочем, человек начинает задумываться об устройстве механизма в основном тогда, когда механизм этот выходит из строя. Сакс как человек верующий никогда не преувеличивает значение этого подхода. Наоборот, все его сознание протестует против механицизма. Сакс - философ и литератор вступает в спор с традиционным мышлением медика. Он говорит не только о мозговых структурах и нейромедиаторах. Он говорит об архетипах, символах, мифах, о важности веры. Говорит эмоционально, взволнованно. И что особенно дня нас важно – обоснованно и глубоко. 

Довольно, часто, мы, православные люди, принижаем значение тела в религиозном опыте. И не только в нем, но шире – в самой жизни. Нам, кажется, что, если бы мы были, как бесплотные ангелы, то жизнь наша протекала бы намного ярче, возвышенней, воистину духовней. Драматический опыт болящей Кристины, о котором в одной из глав своей книги рассказывает Оливер Сакс, свидетельствует об обратном положении вещей. 

Наше тело, как часть природы, через которую проявляет себя в мире личность, придает всему нашему земному существованию творческое направление, подлинно духовный образ бытия, приближающий нас к жизни Божией, как бы странным это не представлялось на первый взгляд. Подробно и богословски внушительно об этом пишет архимандрит Киприан Керн в книге, посвященной учению святителя Григория Паламы о человеке. Чтобы глубокие и сердечные размышления врача Оливера  не показались нашим читателям неким романтическим позитивизмом, приведем из книги архимандрита Киприана небольшой отрывок: «Человек завершает творение мира. И не только потому, что все твари созданы для него, но и потому, что нужно было соединить их воедино, чтобы они не были чужды сами себе. Человек и есть эта связь через данное ему материальное тело, и в этом видна Божественная Премудрость. Мир, тварь созданы для человека. Ангелы не имеют нужды в животных, в растениях, в пище. Это нужно только человеку, и все это имеет свое назначение. Все полезно, даже ядовитые животные и растения, которые служат медицине. Но человек, разуму которого в раю подчинено все, потерял после грехопадения власть над миром. И тело его став смертным, во многом утратило способность связывать миры. Эту связь духовного и материального, земного и небесного, Христос осуществил своим Вознесением «Одесную Бога Отца». Характерно, что Восток породил докетизм, энкратизм, манихейство, монофизитство. Соблазн малокровного, худосочного аскетизма легко мог завлечь именно пустынножителей, и они то именно с такою непримиримостью и кинулись в омут христологического спора. И как уже было выше указано, если Халкидонское определение веры победило Евтихову ересь догматически, то самая жизнь, народное сознание, умонастроение церковного обывателя не всегда до конца преодолевало умонастроение монофизитства психологического. 

616805-R3L8T8D-650-41

Зачарованность бесплотным, ангелоподобным или, точнее, тем, что казалось и воспринималось, как подлинно духовное, была слишком сильна. Не могли, не хотели уступать человеческому, плотскому, тварному того, что в предвечном Совете было предопределено, как достойное сочетания со Словом Божиим, достойное для освящения и прославления. На религиозное сознание легло некоторое боязливое отношение к человеку и плоти. Создалась даже очень сильная атмосфера этого неопределенного психологического монофизитства. Она обволокла собою быт, мысль, литургику и аскетику многих христиан. Такое осторожное, чтобы не сказать несколько пренебрежительное отношение к тварному, считалось даже более ортодоксальным. 

В этом видели больше «смирения». В истине боговоплощения слабому религиозному чувству чудится даже некое чрезмерное превозношение земного. Создалось впечатление, очень глубоко укоренившееся, что истинно монашеское, истинно аскетическое отношение к жизни и твари должно быть именно таким недоверчивым к человеческой плоти. Человек, и даже не грешный человек, а просто человек, как таковой, в силу одной своей человечности был взят под подозрение. Поэтому в монашеском, аскетическом искали в видах этой осторожности тоже настроение, но еще более сильно выраженное. И не только западному сознанию, но и самим православным этот псевдо-духовный стиль представлялся иногда особенно привлекательным и верным обликом восточного, монашеского идеала христианства.

Представляли себе, и совсем неверно, Православие, как более ангельское, чем человеческое. Аскетику хотели понять, как нечто мрачное (Розанов, Тареев, Бердяев). И свойственного именно Православию подлинного радостного космизма не хотели признавать достоянием истинно православной психологии. Православный идеал спасения иногда, и очень часто хотели представить чем то худосочным. С особым недоумением, и как бы с разочарованием, встречали те светлые и любовные нотки в приятии земли и плоти там, где они проскальзывали и выявлялись. 

Указанное неправильное, предвзятое восприятие восточного быта и духа с удивлением и неожиданностью встречает подлинный лик православной светлой аскетики и радостной мистики. Настоящим откровением потому является наличие у строжайших пустынников и аскетов любовного настроения к твари и к человеку. И надо сказать, чем строже подвижник, чем выше его духовность, тем это его приятие человеческого начала сильнее. 

Строгость и удаление от греховного не создали у них отчужденности от самой плоти. Наоборот, застилизованная, благодаря полному неведению Православия, его психология под что то мрачное и чахлое, оказывается на самом деле радостной и светлой, И именно это возвышенное отношение к человеческому увеличивается по мере возрастания подвижнической напряженности и подлинной, а не лже-духовной аскетики. В этом отношении среди писателей монашеского Востока Палама занимает именно такое место. Он не боится радостно и возвышенно учить о человеке и оправдывает его от ложных обвинений. 

Глава афонских исихастов, сам близкий к ангельскому бесплотному житию, дерзает восхвалять человека так, как, может быть, мало кто из отцов церкви. Он очень определенно говорит о высоте человека, о «богопричастной» плоти, о превосходстве человека над миром ангелов. Указав на некоторые стороны, которыми ангелы превосходят человека, он не боится говорить и о том, что возвышает человека над ангелами, и делает его самым дорогим и прекрасным цветком всего мироздания. 

Но наиболее интересно то превосходство человека над ангелами, которое Палама видит в строении нашего познания. Интересно оно и по тем выводам, которые из этого могут быть сделаны. Палама пишет: «Можно было бы со многими другими сказать, что и троическое строение нашего познания показывает, что мы больше чем ангелы созданы по образу Божию. И не только потому, что оно троическое, но и потому, что оно превосходит всякий вид знания. В самом деле, мы только одни из всех созданий имеем кроме ума и рассудка, еще и чувства. То, что естественно (речь о теле человека) соединено с рассудком открывает разнообразное множество искусств, наук и знаний: земледелие, строительство домов, творчество вещей из ничего, — разумеется не из совершенного небытия, ибо это уже дело Божие, — все это дано только людям. Ибо так бывает, что почти ничего из того, что создано Богом, не погибает; но, смешиваясь одно с другим, оно у нас приобретает другую форму. Так например невидимое слово ума не только соединяется по воздуху с органом слуха, но и написывается и видится с телом и через тело; и это Бог даровал только людям. А происходит это для достаточного удостоверения пришествия и явления Всевышнего Слова во плоти. Ничего подобного никогда не свойственно ангелам». 

Этот отрывок имеет исключительное значение для антропологии первосвятителя Григория Паламы. В этом совершенном безмолвнике, равноангельном подвижнике не только не заметно никакого пренебрежения к земному и человеческому, никакого желания подменить человеческое ангельским, переменить образ Божки на образ ангельский, — в нем слышится прославление плоти. Той плоти, которая, казалось бы, служит помехою для монашеского равноангельного жития. То, чем люди в своем познании отличаются от ангелов, именно чувственное восприятие, не только им не подвергается осуждению и умалению, а наоборот восхваляется, как источник совершенно недоступных ангелам откровений в познании; и как возможность не только восприятия познаваемого, но и создания новых, несуществовавших дотоле форм и предметов. Ангелам не дана величайшая способность, доступная человеку, дар творческий, роднящий человека с его Творцом. Если Бог Творец, и Творец из ничего, то и мы, созданные по образу Творца, являемся тоже творцами несуществовавших до того предметов и образов. Конечно, есть и разница: Бог творит из совершенного небытия, мы же вызываем к жизни что то существующее в каком то умопостигаемом мире, но в эмпирическом мире реально еще не бывшее. 

616705-R3L8T8D-650-2013-07-1214.45.35

Глава из книги Оливера Сакса «Человек, который принял свою жену за шляпу» 

Возможны  ли случаи,  когда  тело дает  нам  основания усомниться  в  его собственном существовании, когда его  можно полностью лишиться в тотальном сомнении? 

Кристина  была крепкой,  уверенной в себе  женщиной  двадцати семи лет, здоровой  физически  и  душевно.  Программист  по  профессии  и  мать  двоих маленьких детей, она работала дома, а в свободное время занималась хоккеем и верховой ездой.  Имелись у нее и художественные пристрастия - балет  и поэты Озерной школы. 

Кристина жила деятельной, насыщенной жизнью и почти  никогда не  болела, но однажды, после приступа боли  в животе, она с удивлением узнала, что у  нее камни в желчном пузыре; врачи порекомендовали его удалить.      За  три  дня  до  операции  Кристина  легла  в  больницу, где  в  целях профилактики против  инфекции  ей  назначили  антибиотики.  Это было  частью установленного  порядка, обычной  мерой  предосторожности, поскольку никаких осложнений не предвиделось. Будучи человеком спокойным и рассудительным, она понимала это и совершенно не волновалась. 

За  день  до операции  Кристина,  обычно  далекая  от всякой  мистики и предчувствий, увидела  пугающий и  странно-отчетливый  сон. Ей снилось,  что земля  уходит  у  нее  из-под  ног;  она  дико  раскачивалась,  беспорядочно размахивала  руками  и  все роняла;  во сне у  нее  почти  полностью пропало ощущение конечностей, и они перестали ее слушаться. 

2465055-R3L8T8D-650-44

Сон Кристину напугал. 

     - В жизни ничего такого не видела, - жаловалась  она. - Никак не выкину из головы. 

Она так нервничала, что мы решили спросить совета у психиатра.

     - Предоперационные  страхи, - успокоил он  нас. - Совершенно нормально,

случается сплошь и рядом.

     Но вечером того же дня сон сбылся. У Кристины стали подкашиваться ноги, она неловко размахивала руками и роняла вещи.  Мы снова пригласили психиатра. Было  заметно, что этот повторный  вызов раздражил его и - на секунду - смутил и озадачил. 

     -  Истерические  симптомы, вызванные страхом  операции, -  отчеканил он

наконец. – Типичный переходный период перед хирургией, я сталкиваюсь с этим постоянно. 

В день операции Кристине стало еще хуже. Она могла стоять только  глядя прямо на ноги и ничего не могла удержать в руках. Если она отвлекалась, руки ее  начинали блуждать. Потянувшись за чем-нибудь или поднося еду ко рту, она сильно  промахивалась, что  наводило  на  мысль об  отказе  какой-то  важной системы управления движениями, отвечающей за базовую координацию. Она даже сидела с трудом -  все ее  тело 'подламывалось'. Лицо Кристины одрябло  и утратило всякое выражение; нижняя  челюсть  отвисла; исчезла даже артикуляция речи. 

     - Что-то  со мной не то,  - с трудом выговорила она бесцветным, мертвым голосом. - Совсем не чувствую тела. Ощущение жуткое - полная бестелесность. 

Это загадочное заявление смахивало на бред. Что за  бестелесность?! Но, с другой  стороны, ее физическое состояние  было не менее загадочным! Полная потеря  мышечного тонуса и пластики  по всему телу; беспорядочное  блуждание рук, которых она, казалось, не замечала; промахи мимо цели, словно до нее не доходила никакая  информация  с периферии,  словно катастрофически  отказали каналы обратной связи, контролирующие тонус и движение.

     - Странные слова,  -  сказал я интернам. - Не могу представить, чем они могут быть вызваны.

     - Но,  доктор Сакс,  ведь  это  истерические  симптомы  -  психиатр  же объяснил.

     -  Объяснить-то  объяснил,  но видели  вы когда-нибудь  такую  истерию? Давайте подойдем феноменологически - отнесемся ко всему, что мы видим, как к реальности.  Допустим,  что состояние  ее  тела  и  сознания  не  вымысел, а психофизическая  данность. Что  может привести  к такому кризису координации движений  и  восприятия тела?..  Это  не проверка  вашей  компетентности,  - добавил я, обращаясь к  интернам,  -  я озадачен не меньше вашего, поскольку сам никогда не видел и представить себе не мог ничего подобного. 

Мы стали думать, каждый по отдельности и все вместе.

     - А что если у ней поражены теменные доли полушарий? - спросил один из них.

     - Возможно, - ответил  я. -  Выглядит все, как если бы теменные доли не получали  обычной  сенсорной  информации.   Давайте-ка  проделаем  тесты  на сенсорику, а заодно проверим функцию теменных долей. 

21b74fa88a37t

Так  мы  и сделали,  и  стала вырисовываться некая  картина.  Собранные данные  свидетельствовали о том,  что  у  нее  по  всему телу,  с головы  до кончиков пальцев,  отказало  суставно-мышечное  чувство.  Ее  теменные  доли работали   -  но   работали   вхолостую.  Возможно,  Кристина  действительно находилась  в  истерическом состоянии, но  произошло и что-то  гораздо более серьезное. Никто из нас  никогда с подобными ситуациями не сталкивался; даже воображение нам тут отказывало.  Пришлось  опять вызывать специалиста, но на этот раз не психиатра, а физиотерапевта. 

В силу экстренности вызова специалист прибыл немедленно. Широко раскрыв глаза при виде  Кристины, он быстро  провел тщательное общее обследование, а затем приступил к электротестированию нервной и мышечной функции.

     -  Совершенно исключительный случай, - сказал он наконец. - Никогда  не

сталкивался  ни с чем подобным, ни на практике, ни  в литературе. Вы правы, у нее пропала  вся  физическая чувствительность от макушки до пяток. Она вообще  перестала получать сигналы от  мышц, суставов и сухожилий. Слегка нарушена и остальная

периферия  - затронуты  тонкое осязание, ощущение температуры и  боли  и,  в незначительной  степени, моторные волокна. Но  основной ущерб  -  в  области сигналов о положении и движении.

     - А в чем причина? - спросили мы.

     - Вы неврологи - вам и выяснять.

К вечеру состояние Кристины стало критическим: потеря мышечного тонуса, поверхностное дыхание, полная неподвижность. Мы обдумывали, не подключить ли аппарат искусственного  дыхания, -  ситуация  была  угрожающая  и  абсолютно незнакомая.  У Кристины моторика не пострадала, и ключевым  фактором   был   почти   чисто   сенсорный   неврит,   затронувший чувствительные корешки  вдоль всего спинного мозга,  а также  чувствительные отделы черепно-мозговых нервов. Операцию  по удалению  желчного пузыря отложили - проводить ее в  таких обстоятельствах было бы безумием. Гораздо острее  стоял  вопрос,  выживет ли Кристина и можно ли ей помочь.

     -  Каков приговор? -  едва заметно улыбнувшись,  одними губами спросила Кристина после того, как пришли результаты анализа спинномозговой жидкости.

     - У вас воспаление, неврит... - начали  мы и затем  рассказали ей  все, что  знали на тот момент.  Когда мы что-то пропускали или осторожничали,  ее прямые вопросы возвращали нас к сути дела.

     - Есть надежда на улучшение? - спросила она. Мы переглянулись.

     - Совершенно неизвестно...

Ощущение тела, объяснил я Кристине,  складывается из трех компонентов - зрения, чувства  равновесия (вестибулярный аппарат) и особой способности мозга воспринимать положение и движение различных частей тела, а также оценивать мышечное усилие, прилагаемое для движения или для удержания сустава в определённом положении собственного тела -   проприоцепции.  Именно эту  последнюю она и утратила. В нормальных  обстоятельствах все три системы работают сообща.  При  отказе  одной  две другие могут до  некоторой степени скомпенсировать ее отсутствие. Я подробно  рассказал  Кристине об  одном  из своих пациентов, у  которого не работали органы равновесия, так  что вместо них  ему  приходилось  использовать  зрение.  Описал  я  ей  и  пациентов  с   сухоткой спинного мозга.  Эти  больные тоже вынуждены  были компенсировать  нарушения  вестибулярного  аппарата при  помощи  зрения.  Случалось,  я  просил их подвигать  ногами и слышал  в ответ:  «Сейчас,  доктор,  дайте только их отыскать глазами».  Кристина выслушала  меня внимательно, с какой-то отчаянной сосредоточенностью. 

     - Что ж, - проговорила она, - мне теперь  тоже нужно будет пользоваться зрением  там, где раньше хватало - как вы это назвали - проприоцепции. Я уже заметила, - добавила она  задумчиво, - что начинаю 'упускать' руки. Кажется, что они  вот здесь,  а на  самом  деле они совсем  в другом  месте. Эта ваша проприоцепция - что-то  вроде глаз тела; так тело видит себя.  И если, как у меня,  она исчезает,  тело слепнет, не  может  себя видеть,  верно?  Поэтому впредь мне придется смотреть за ним, быть его глазами. 

     - Все правильно, - ответил я. - Вы бы могли быть      физиологом.

     - Мне и придется теперь стать чем-то вроде физиолога, - ответила она, - раз моя физиология разладилась и сама по  себе,  возможно, вообще никогда не восстановится. 

Кристине скоро пригодилась такая замечательная твердость духа: несмотря на  то, что острое воспаление спало и  спинномозговая  жидкость вернулась  к норме, функция  суставно-мышечных  нервных волокон так и не восстановилась - ни через неделю, ни через месяц, ни  через год. С тех пор прошло восемь лет, и все остается по-прежнему, даже если  учесть, что путем сложной психической и   нравственной  адаптации  Кристине  удалось  выстроить  себе  если  и  не полноценную жизнь, то хотя бы какое-то ее подобие. 

010112_big1_

Преодоление  болезни - ежедневнй подвиг

Всю первую  неделю она  провела  в постели, без  движения  и  почти  не принимая пищи. Ею владели ужас и отчаяние. Что с ней будет, если не наступит естественное улучшение?  Если каждое движение придется совершать сознательно и искусственно? Если бестелесность станет ее обычным состоянием? И все же через некоторое время  жизнь  стала  брать  свое,  и  Кристина понемногу задвигалась. Сначала она ничего не могла делать без помощи зрения, и стоило ей закрыть глаза, как она бессильно валилась на пол. Ей приходилось постоянно  контролировать  себя  визуально,  а  это  требовало  непрерывных, тщательных,  почти болезненных усилий. Такой сознательный контроль  поначалу делал  ее  движения неуклюжими  и неестественными,  однако  вскоре, к  нашей несказанной  радости  и изумлению,  у  нее  постепенно  стал  вырабатываться необходимый автоматизм. Изо  дня в день движения  ее становились все точнее, все гармоничнее  и свободнее -  оставаясь при этом в  полной  зависимости от зрения. 

С каждой неделей утраченная обратная связь суставно-мышечного чувства заменялась бессознательным  контролем,  основанным  на  зрении,  визуальном автоматизме  и  все   более  беглых  и  органичных  рефлексах.  Одновременно происходили и более фундаментальные изменения. Внутренний  зрительный образ тела  у  человека  достаточно  слаб  (полностью  отсутствуя  у слепых)  и  в нормальных условиях подчинен кинестетической модели тела.  Кристина утратила эту модель, и зрению пришлось взять на  себя ведущие функции. Ее визуальный образ тела стал быстро развиваться. 

То же  самое,  вероятно,  произошло  и  с  вестибулярным  'образом',  причем интенсивность изменений превосходила наши самые смелые ожидания.      Помимо развития  вестибулярной обратной связи, очевидным было усиленное использование  слуха -  акустической  авторегулировки.  В  обычных  условиях слуховой  контроль вторичен и  в речевом процессе  почти  не участвует. Наша речь остается  в норме, даже если мы временно глохнем от тяжелой простуды, а некоторые  глухие от  рождения люди  прекрасно говорят. Объясняется это тем, что   модуляция   речи   обычно   осуществляется   на   основании    притока проприоцептивных  нервных  сигналов  от  голосового  аппарата.  Кристина  не получала  этой  информации  и  в  результате  утратила  нормальный  тонус  и артикуляцию  речи.  Теперь, чтобы  поменять  высоту  или  тембр  голоса,  ей приходилось пользоваться слухом. 

В  дополнение к этим  стандартным формам обратной связи,  у  нее  стали развиваться  новые  виды   'автопилотажа',  связанные  с  предвосхищением  и упреждением. Намеренные  и  искусственные  вначале,  они  в  конце  концов привились и стали в значительной мере бессознательными  и автоматическими. К  примеру, в  первый месяц после кризиса Кристина была похожа на  тряпичную куклу и  не  могла  даже удержаться на стуле. Однако три месяца спустя  меня поразило, как она  прекрасно  сидит. Она  сидела  даже как-то  преувеличенно красиво – скульптурно, с прямой,  как  у балерины,  спиной.  Вскоре  я понял,  что  это  была тщательно выработанная поза, нечто вроде актерской манеры держаться, - таким образом  Кристина  компенсировала  отсутствие  естественной  осанки. Природа изменила  ей, вынудив прибегнуть к искусственному приему, но прием  этот был позаимствован у природы же и скоро стал «второй натурой». 

То же произошло и  с голосом  -  его пришлось ставить  заново. В  самом начале   Кристина  почти  полностью  онемела,   а  теперь  речь  ее  звучала искусственно, словно она со сцены  обращалась к  невидимой публике. Кристина говорила   театральным,   тщательно  поставленным  голосом,   но  не   из-за напыщенности или  склонности к игре,  а  просто потому, что  у нее полностью отсутствовала естественная артикуляция. 

Сходным образом обстояли  дела и с лицом.  Несмотря  на разнообразие  и глубину  эмоциональной  жизни   Кристины,  без  суставно-мышечного  контроля лицевых  мускулов мимика ее оставалась  безжизненной и плоской, и, пытаясь с этим справиться, она сознательно преувеличивала выражения лица, подобно тому как афатики прибегают к нажиму и утрируют интонации.

Однако все эти уловки приводили лишь к частичному успеху. Они позволяли функционировать, но не возвращали  жизнь к норме. Кристина заново  научилась ходить,  пользоваться  общественным  транспортом,  заниматься  повседневными делами, но все это давалось  ей лишь  ценой  неусыпной бдительности, которая тут же ослабевала, стоило ей хоть на секунду  отвлечься. Заговорив  во время еды или просто задумавшись, она с такой силой сжимала вилку и нож, что у нее белели пальцы, расслабляя  же хватку, она бессильно роняла предметы, и между этими  двумя  крайними   состояниями   не  было  никакой  середины,  никакой возможности плавно регулировать усилие.

chora_church_020

 Бескровное мученичество 

И   все   же,  при   полном   отсутствии   неврологического   улучшения (поврежденные нервные волокна  так и не восстановились), годичные  усилия по реабилитации, несомненно, привели к улучшению практическому. Пользуясь различными  заменителями  утраченных  навыков  и  прочими  ухищрениями, Кристина могла существовать  в  социуме.  В конце концов, она  выписалась  из больницы и вернулась домой к детям. Ей  пришлось заново осваивать компьютер, и  она  работала на  нем  на удивление  ловко  и  эффективно, учитывая,  что полагаться ей приходилось исключительно на зрение. Итак, она  могла  действовать, но что она  чувствовала? Удалось ли ей с  помощью всех новых приемов и навыков преодолеть то ощущение бестелесности, о котором она говорила вначале?  Нет  и еще раз  нет.  Перестав  получать  внутренний  отклик  от  тела, Кристина по-прежнему воспринимает его как омертвелый, нереальный, чужеродный придаток  - она не может  почувствовать  его своим. Она даже не может  найти слов, чтобы передать свое состояние, и его  приходится описывать по аналогии с другими чувствами:

     -  Кажется,  - говорит  она,  -  что  мое  тело  оглохло  и  ослепло... совершенно себя не ощущает... 

У Кристины нет слов для описания этой утраты, этой сенсорной  тьмы (или тишины), сходной  с переживанием слепоты и глухоты. Нет слов и у нас, у всех окружающих,  у общества - и в результате нет  ни сочувствия, ни сострадания. Слепых мы,  по крайней  мере, жалеем: нам легко вообразить, каково им,  и мы относимся  к ним  соответственно. 

Но  когда  Кристина с  мучительным  трудом забирается в  автобус,  ее встречают  равнодушие или агрессия. 'Куда лезете, дама! - кричат ей. - Ослепли, что ли? Или  спьяну?' Что она может сказать  в ответ - что лишилась проприоцепции?.. 

Недостаток человеческой поддержки -  это еще одно испытание. Кристина - инвалид, но в чем  ее инвалидность, сразу не заметно. С виду она не слепая и не  парализованная. На первый  взгляд, с  ней вообще  все в порядке, и  люди обычно  считают, что она  недоразвитая  или притворяется.  Так  относятся ко всем, кто  страдает  расстройствами внутренних  органов  чувств,  такими как нарушения вестибулярного аппарата. 

Кристина  обречена жить  в мире, который  невозможно ни  вообразить, ни описать.  Точнее было бы  назвать  его «антимиром» или  «немиром» – областью  небытия. Иногда, наедине со мной, она не выдерживает:

     - Как бы мне  хотелось, хотя бы на секунду,  нормально чувствовать! – в слезах жалуется она. - Но я  уже не помню, что это такое... Была ли я вообще когда-нибудь нормальным человеком? Скажите, раньше я и вправду двигалась как все?

     - Естественно.

     -  Хорошенькое  'естественно'!  Я  не верю.  Не  верю!!  Я показываю ей любительский фильм: она с детьми  всего за несколько недель до болезни.

     -  Да, это я! -  улыбается она и  затем кричит:

 - Но я не  узнаю в этой  грациозной женщине  себя! Ее нет, я забыла  ее,  даже вообразить не могу! Из меня  словно  что-то вынули, из самой  сердцевины, как из лягушки... Их  так препарируют,  я  знаю,   удаляют   внутренности,   позвоночник,  выскребают, вылущивают... Вот  и  меня вылущили. Подходите поближе, глядите  все: первый вылущенный  гуманоид. Из меня словно душу вынули… Ощущения  себя  нет,  бестелесная Кристи, женщина-шелуха!.. 

Она истерически смеется, а я,  пытаясь ее успокоить, размышляю обо всем ею сказанном.  В  некотором  смысле  Кристина  действительно  'вылущена'  и бесплотна, настоящий  призрак.  Вместе  с  проприоцепцией  она  утратила  общий  каркас индивидуальности. Подобное  растворение  личности,  ее   призрачность неизбежны при глубоких расстройствах восприятия и образа тела. 

Доктор Уэйр Митчелл понял и блестяще описал это, работая  во время гражданской войны в Америке с пациентами,  перенесшими ампутацию  или  страдавшими  от  поражения  нервных волокон. Его знаменитая полудокументальная повесть до  сих  пор  остается лучшим  и самым  точным  описанием подобных  травм и сопутствующих им состояний. 

Вот  что пишет о них герой книги, врач и пациент Джордж Дедлоу: «     К  ужасу своему  я  обнаружил,  что  временами гораздо  слабее прежнего осознавал  себя  и свое  существование.  Это  переживание  было  так ново  и незнакомо,  что  поначалу  до  крайности  изумляло  меня.  Мне  беспрестанно хотелось осведомиться у окружающих, по-прежнему ли я Джордж Дедлоу  или нет, но, предвидя, сколь нелепыми показались бы им такие расспросы, я удерживался от  них, еще решительнее вознамериваясь отдать  себе  точный  отчет  в своих ощущениях. Временами убеждение  в  том, что я не вполне я, достигало  во мне силы  болезненной и угрожающей. Думается, лучше всего описать это как  изъян ощущения личной особенности и самоосознания». 

Именно  этот  изъян в  структуре личной  особенности  и самоосознания переживает Кристина, хотя  время  и новые навыки  лишают  это  чувство былой остроты. Что  же  касается  особого  ощущения   бестелесности,   вызванного органическим  нарушением, то  оно остается  таким же сильным и жутким, как в тот страшный первый день ее болезни. Сходные переживания описывают пациенты, перенесшие  разрывы  высоких  отделов  спинного  мозга,  но такие  пациенты, разумеется, парализованы, тогда как Кристина, несмотря  на  «бестелесность», может  двигаться. Время от  времени наступает частичное  улучшение, особенно при кожной  стимуляции. Кристина  любит открытые машины,  где может  лицом и всем   телом  чувствовать  воздушные  потоки (чувствительность  к  легкому прикосновению у нее почти не пострадала). 

     -  Волшебное ощущение, - говорит она. - Я чувствую ветер на руках  и на лице и,  пусть  слабо  и смутно, знаю,  что  у меня  есть  руки и лицо. Это, конечно, не выход, но  все же хоть  что-то - тяжелая мертвая пелена на время приподнимается. 

В целом же ситуация Кристины остается драматичной. Она не может с  уверенностью  сказать  себе: «Вот моя  рука».  Утрата  суставно-мышечного чувства лишила ее  бытийного и познавательного фундамента, и  никакие ее действия или рассуждения  этого факта  не  изменят.  

Удивительное дело - она и победила,  и проиграла. Восстановив действие, она утратила бытие. Пустив в ход  все ресурсы нервной системы, а также волю, мужество,  выдержку  и  независимость,  она  приспособилась к  новой  жизни. Столкнувшись с беспрецедентной ситуацией, она вступила в схватку со страшным врагом  и  выжила - огромным напряжением физических и духовных сил. Ее можно причислить  к  когорте  безвестных  героев  неврологии.   Но  при  этом  она по-прежнему  остается  инвалидом  и  жертвой.  Никакие высоты  духа, никакая изобретательность,  никакие  адаптивные  механизмы  не  могут  справиться  с абсолютным молчанием проприоцепции - жизненно важного  шестого чувства,  без которого наше тело утрачивает реальность, уходит от нас навсегда.   

Сейчас  1985  год,  и   бедная  Кристи  чувствует  себя  все  такой  же «вылущенной», как и восемь лет назад. И по сей день я не встречался ни с чем подобным. Кристина остается первым и  единственным  среди человеческого рода представителем бестелесных существ. И эта причастность ее к бестелесности превращает ее жизнь в ежедневную трагедию, в повседневный  подвиг.