Непросто, очень непросто написать уравновешенный критический разбор фильма, когда страсти накаляются еще до выхода картины на «большую воду», а нужно, потому что «Левиафан» не диагноз, а предостережение. И больше можно сказать –  он «точка сборки»  выхода из нравственного кризиса. Не верится, да? 

Левиафану – Левиафаново 

Во-первых, сразу нужно определиться с символикой названия фильма  «Левиафан». У нас есть достаточно оснований считать, что оно не несет в себе никаких отрицательный прочтений, что под «Левиафаном»  не стоит подразумевать: государство, Церковь, могущественную и беспощадную криминальную группировку или нечто такое страшное, всепожирающее, на что и управы в жизни простому человеку никогда не сыскать. И уж видеть – в метафоре чудища всего лишь мэра приморского северного городка - это значит, слишком мелко плавать, не по-левиафановски. 

Известно, что начиная с Оригена, ряд богословов приравнивали Левиафана к дьявольской силе. Мысль, конечно, притягательная, да только не имеющая к библейскому первоисточнику никакого отношения. Образ древнего чудища, подвластного только Богу, действующего вне добра и зла, за пределами любых нравственных законов поражает современное сознание, этот могучий нечеловеческий образ, словно лежащий «туне» так и хочется его  нашпиговать салом различных отрицательных политических и социальных метафор. А ему все будет мало – он же бездонная бочка! Только вот хтоническое чудовище, выходящее из пучины первородных вод, вовсе не апокалиптический зверь из бездны. Он не противник Божий. Левиафан, если угодно, «царь ярости», «свидетель дел человеческих», тот самый таинственный космический императив, стоящий недремно над душой человека, та самая ломоносовская бездна, что «звезд полна, звездам числа нет, бездне дна». Образ Левиафана – образ непостижимого космоса, в котором живет человек. Не мертвого и протухшего чрева, а живого и бездонного, отзывающегося на творческие и духовные усилия. Левиафановская бездна – это холст, на котором отражаются все дела и слова человека. Позже, как мы знаем, библейский образ Левиафана использовали для яркости утверждений своих высказываний множество европейских мыслителей, набивали его мертвое чучело соломой своих социальных убеждений и политических параллелей. Что же пусть так, вольному – воля. Но я беру этот образ без всяких культурно-метафорических напластований, в его чистом, «глубоководном смысле». Понимаю, что, скорее всего, режиссеру Звягинцеву созвучен больше современный контекст левиафановского образа, чем ветхозаветный, но давайте будем помнить: художник творит образами, а образы, не зависимо от режиссера, говорят и свидетельствуют сами за себя. 

Причина нашего этого утверждения ясная – на протяжении всего фильма и в диалогах, и в образном ряду, Левиафан «всплывает» только в контексте библейской «книги Иова», где собственно он и упоминается сначала самим ветхозаветным праведником, а потом в речи Бога, обращенной к нему, сидящему на «гноище». Вот эти две цитаты: «О! ночь та - да будет она безлюдна; да не войдет в нее веселье! Да проклянут ее проклинающие день, способные разбудить левиафана!» (Иов 3, 7-8) и «Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его? будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?... Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его? Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем? Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? под всем небом все Мое» (Иов 40. 20-23  и 41. 1-3).  Как видим, в первом случае, Иов проклинает ночь своего зачатия и обращается к неким заклинателям, которые столь могущественны, что своими проклятиями «способны разбудить Левиафана»; и во втором – Бог, припоминая это восхищенное отношение Иова к чуду-юду, приводит в качестве примера Своего Всемогущества – красоту и силу этого бесподобного существа. Еще раз повторим, не его безобразие, отвратительный вид, дьявольскую смрадность образа, ничего этого в библейских характеристиках Левиафана нет, а удивительную, творческую мощь этого создания, его безграничную свободу жизненных проявлений, впрочем, судите сами, приведем только часть описания: «Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их. Кто может отворить двери лица его? круг зубов его - ужас;  крепкие щиты его - великолепие; они скреплены как бы твердою печатью;  один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари;  Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя.  На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса.  Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь - за гнилое дерево. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь;  оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» (Иов 41, 4-26). 

«Глаза у него, как ресницы зари» - этим все сказано! Левиафан – не  мерзкий спрут из адских глубин, а зверь, созданный божественной мощью и восхищающий самого Творца. Левиафан – не стоглавая гидра, иначе бы фильм так и назывался – «Гидра», на бой с которой выходит с  гаечным ключом автослесарь Николай Сергеев. Он-то, кстати, ни на какой «вечный бой» вообще не выходит. Потому что фильм вовсе не о борьбе  маленького человека с системой, как порой пишут кинокритики. Где он там борется? Он только пьет и страдает, недомысливая жизнь свою. И новую  жену любит, красивую, гордую рыбу. Поймал же ее где-то, подсек. И ради этой любви на многое готов закрыть глаза, в том числе и на махинации мэра. Вот, например, 27 января сего года в Благовещенске  высокооплачиваемый банкир Владимир Левкин, посчитав, что его несправедливо уволили, пришел в офис Центробанка, расстрелял из мощного охотничьего карабина руководителя, двух коллег-женщин  и покончил с собой, взорвав гранату на груди. Прощальной записки не оставил. Вот это бунт, «кровавый и беспощадный». А у Сергеева что? 

Тянет-потянет, вытянуть Левиафана может? 

И еще в  нашем анализе фильма мы оставим далеко за «бортом» прототипичность персонажей. Не для того, чтобы не запутаться, а просто вопрос этот детский, несерьезный. А то, например, один рецензент фильма Дмитрий Соколов-Митрич пишет: «Фильм не тянет на «зеркало русской жизни», потому что авторы этой жизни не знают и смешат на каждом шагу: люди в России не ставят допитую бутылку на стол, не стреляют в портреты генсеков, мэры городов даже в девяностые не участвовали в физических расправах лично, прокурорам депрессивных районов слабо иметь собственные виллы за границей, а епископы, даже если они погрязли в грязных интригах, все-таки не несут такую откровенную пургу, какую мелет архиерей в кабинете чиновника». А другой рецензент А. Богатырев не согласен: «Многие пишут фильм лживый, таких героев нашего времени нет, Так что же, Звягинцев согрешил против действительности? Нет у нас таких мэров? Есть. Есть такие герои. Знаем мы и о дальневосточном губернаторе, и о кубанских Цапках, и о прочих злодеях, вершащих свои злодеяния на бескрайних просторах Родины. Дело не в клевете на нашу действительность, а в том, что режиссер, поднятый на щит нашей и мировой либеральной публикой, фильм за фильмом демонстрирует принципиальный отказ от того, что во все века было нормой для русского художника: искусство должно возвышать человека». И всех мудро примиряют слова Симона митрополита Мурманского и Мончегорского, в епархии которого собственно и снимался разбираемый нами фильм: «Отношусь к этому фильму положительно, он мне понравился. Фильм Честный. …В целом фильм вдохновляет тем, что в нем указано на жизненные проблемы страны, как на зияющие раны тела, от которых оно разлагается, страдает и умирает. Необходимо серьезное врачевание. Сердечно благодарен режиссеру фильма». Спасибо владыке Симону за мудрое, подлинное архипастырское отношение к создателям картины. А ведь мог бы  и «стулья» поломать…  Пожалуй, особо необходимо сказать об образе владыки в фильме, для тех православных которые могут им соблазниться.  Такого  циничного, авторитарного, идейного, бездушного, с двойными стандартами епископа мы на большом экране еще не видели. Да, на экране не видели, а вот в Евангелие об одном таком читали. Почему бы тогда и тут не «соблазниться» образом апостола Иуды, тем более, что его избрал сам Христос и он не выдуманный персонаж, а реальное историческое лицо?  Почему евангелисты, все четверо не вымарали этот образ из святого текста? Что им стоило? Написали бы общно, что вот, дескать, предали его «фарисеи и книжники» и все, «концы в воду». Для спасения человечества неважно кто именно предал Сына Божьего, главное, что Он пострадал за человечество и воскрес. Но нет, евангелисты не скрывают правду. И за отрицательным образом циничного епископа тоже скрывается своя художественная правда. Стоит понять, что это не копия какого-то конкретного владыки и не типаж, а образ-символ современного  духовного лидера, соответствующий игровому уровню, образному строю других персонажей. 

«Всем досталось!» 

Возьмем один классический пример - гоголевского «Ревизора» и спросим: где он этаких рож нацеплял для своей пьесы? Существовали ли в жизни тогдашней России такие бесподобные персонажи? Царь Николай Первый, бывший на премьере спектакля, считал, что нет, ибо в словах его «Всем досталось, а мне больше всех!»  слышится понимание художественного метода Гоголя, а не его согласие на 100% жизненную реальность героев комедии. И дело даже не в «собирательных образах», образ может быть совершенно не «собирательным», а чаще всего даже и  напротив – в некоей обобщенной условности, персонаже-знаке. Таких персонажей-знаков полным-полно у всех без исключения писателей и, естественно, их немало и у режиссеров фильмов, как положительных, так и отрицательных. Ведь кого обсмеял Гоголь – мэра? Губернатора! Создать такой яркий образ подлой, изворотливой и обаятельной по своему «скотины» это надо быть гением! И что же пошатнулась в России губернаторская власть после этого карикатурного изображения? Кто-то усомнился в праве губернаторов «вязать и решать»? Смешно же было бы, если бы какой мещанин, посмотрев спектакль, и найдя  образ губернатора ничтожным, пошел бы в дом местного областеначальника и надавал бы ему перчатками по щекам. Дикость? Еще бы! Так почему же мы, сегодняшние, итернетовские, такие просвещенные, культурные, политически толерантные, смотря фильм Звягинцева и видя в нем отрицательных персонажей: мэра-гаденыша, епископа-циника, пьяницу-автослесаря, адвоката-труса, жену-блудодейку, подростка-злюку и всех прочих,   сразу берем высокую нравственную ноту: режиссер очерняет России, зло окарикатуривает Церковь, ненавидит свой народ? Почему?  И вот только вроде бы власть Звягинцев верно показывает, традиционно «вкусно» с "подливкой"; со властью в России, дескать, все понятно – она продажная, коррумпированная, страшная, часто пьяная, бессовестная,  была есть и будет «от сатаны», а не от Бога. Приходится говорить о таких, в общем-то, очевидных вещах. Ибо мы за деревьями леса не видим. А за лесом – горизонта! 

Поэтому напомним одну общеизвестную в литературе вещь: если автор изображает плохого генерала, это не значит, что он всех генералов  считает – негодяями, а всю армию – ненавидит. Более того, если автор изображает плохого генерала, то «плохие» генеральские слова и деяния, только острее раскрывают нравственную правду жизни. Мы же не дураки, в конце концов, понимаем, что такое художественные приемы. Что было бы с фильмом, если бы Звягинцев припаял к финалу сцену, как первоначально задумывал: автослесарь Коля бульдозером разворачивает мэрию, как мешок гнилой картошки! «Левиафана» бы не было, была бы еще одна драматичная  история социального бунта кустаря-одиночки. Но потому-то этот фильм и стал серьезным явлением культуры в наше время, что возможно неожиданно и для самих создателей, он  без всякого пафоса указал путь разрешения духовного конфликта, нравственного слома, для современного человека. И не только для русского! 

Фильм не бытовая чернуха, то, что в нем много пьют, матерятся, тоскуют, тяжко гваздаются с жизнью, тупо развлекаются – это давным-давно отработанные в нынешнем кино художественные штампы для показа душевно скудной, бесприютно-унылой российской действительности. И Звягинцев доводит эти штампы до фарса: если пьют водку, то из горла, если ругаются, то к месту и не к месту, если развлекаются, то пальбой из автомата по портретам бывших партийных вождей, если батюшка покупает в сельмаге мешок пшеничных буханок, то не иначе как свиней кормить будет, если иконный складень в машине, то тут же  рядом на бардачке фотки голых девиц, если мэр стращает, то приставляет дуло пистолета прямо ко лбу избитого адвоката, если последний спасается бегством, то ни с кем не простившись и больше не отвечая на звонки, словно умер и т.д. и т.п. Таких переборов в фильме навалом. И думаете, режиссер не понимал, что все это переборы, сто раз виденные в кино суть худштампы? Еще как понимал! Но он их встроил в особую систему художественных координат, с которой начинается фильм и ею же зеркально завершается. Это священный Божий мир; на фоне этого безмолвного, великого и прекрасного молчания Божьего, разворачивается все действие картины. 

Жили-были у самого синего моря 

А теперь давайте по порядку. Не одно поколение жили предки автомеханика Николая Сергеева на берегу моря, ловили рыбу, молились Богу, рожали детей, вершили судьбы свои, так что даже огромные скелеты «зверей из бездны вод» белеют на берегу как напоминание о давности прошедших веков. Был и храм недалеко от родового гнезда, но сейчас он стоит разрушенный, тоже подобно костям Левиафана, горой высится с берега; местная молодежь по вечерам запаляет там костер, пьет пиво под простенькие гитарные переборы. Святые, с кое-где сохранившихся росписей, молча смотрят на развлечение молодняка. В родовом доме у «самого синего моря»  сейчас живут далеко не праведники, прямо можно сказать, никчемные грешники там живут, небо коптят, грызутся друг с другом; в церковь на исповедь и причастие не ходят, молитв никаких не знают, посты само знамо не соблюдают, телевизор у них с утра до вечера долдонит, водку пьют стаканами без закуски, красного угла в помине нет, опять же животные свои инстинкты удовлетворяют в охотку, когда приспичит, словом, достойны «всяческого осуждения и муки». И мука не замедлила  себя ждать! Участок земли, на котором стоит дом, стал жизненно необходим мэру для продолжения его благоутробного жирно-гражданского бытия. Через подконтрольный ему суд, он легко добивается изъятия земли в пользу государства. За все треволнения и моральное оскудение автослесарю выплачивают «ржавую копейку» - 639 тысяч рублей. Николаю Сергееву выкупная цена кажется унизительной, и он требует, кричит на кухне, жестко требует от государства … в пять раз больше – 3, 5 миллиона. Аха, и это за родовую обитель, за столетнее место жизни отцов и дедов, за которое надо биться насмерть! Но душевных сил – от литров выпитого «горючего» и безбожных мышиных будней  на юру - на борьбу с обнаглевшей акулой-мэром никаких не остается, хоть режь и потому автослесарь готовь все спустить на тихих тормозах, лишь бы денег дали побольше. 

Ладно, Сергеев согласился дом продать, но зачем он моторную лодку продает? Неужели вместе с продажей дома и рыба в море перестала водиться? А затем и продает, что грешник он, слабый и ничтожный грешник, хотя и имеющий в прошлом боевой опыт. И жена у него молодая тоже бесбашенная грешница, она в глубине души – а где же еще, на мелководье что ли? – его не уважает и при первой же возможности изменяет автослесарю с  другом-адвокатом, приехавшим с портфелем компромата, потягаться с местной административной элитой, за родовую землю Сергеева. Как приехавшим, так и уехавшим, когда ему по морде, «официально» надавали и пистолетом в лоб потыкали. Не на ту рыбу напал! Еще там живет озлобленный на весь мир, а на законную мачеху особенно,  подросток  Роман. Про этого персонажа и вовсе сказать нечего. Он что какое-то будущее России? 

Ну, так вот, жили-были грешники в родовом доме, дом у них беззаконно отобрали. Жена Лилия «долин» не снесла потери, окончательно потеряла к мужу уважение, согрешила с адвокатом пару раз и утопилась в синем море. Мэр, воспользовавшись ситуацией, сложил факты «два и два» и облыжно обвинив автослесаря в убийстве жены, посадил горемыку на пятнадцать лет в тюрьму, чтобы «знал на кого вякать». А Сергеев-то и не вякал вовсе, так разве по-щенячьи поскулил немного. Пацана жалко. Один остался. Его взяли в свою семью старые друзья автослесаря. Может так оно и лучше для него, семья-то дружная, милицейская. 

Но собственно, судьба парня мало кого заботит в фильме. Ну, взяли и взяли. Вот и хорошо, вот и уладилось все к лучшему.  Дела-то в кино грандиозные вершатся! Ибо на месте старой халупы, полной пустых бутылок и  всяческого безбожного хлама, появляется величавый храм-красавец!  Вопрос вот только сразу появляется, а зачем он на морском отшибе? Кого там батюшка будут окормлять на пустынном берегу? Китов? К храму простому люду добираться будет сложно. Почему в самом городе не поставили, где храму будет самое место? А потому что он и не для людей вовсе. Он для красоты! Для Славы Господней на Святой Руси! А вы думали?  Очень уж это место приглянулось местному епископу, видимо большому ценителю красоты русского пейзажа, по желанию которого и было реализовано строительство храма сего. Но разве ведал владыка, что храм этот стал храмом, утвержденном на муке человеческой, на горе людском, на воровстве, подлогах и угрозах, на неправде и лжи? Нет, ничего такого владыка не знал, может и догадывался, чувствовал некое беспокойство своей острой христианской совестью, но не знал, и знать не хотел. Кто вспомнит через пятьдесят лет, что там на берегу кто-то жил в каком-то доме? Никто. А храм как стоял богатырём, так и будет стоять, осеняя морские просторы золотом куполов и крестов своих; будет издали сиять, как путеводный маяк, тысячам и тысячам кораблям и нефтяным баржам. Аллилуйя! Место гноища расчистили, черепки скинули в море и вылепили рукотворную святую красоту! А память грешников погибла и даже без всякого «шума», по-тихому расточилась. А были ли они грешники? Может, показалось? 

«Эта дорога ведёт к храму? Зачем нужна дорога, если она не ведёт к храму?» 

Итак, на «месте запустения» построили храм Божий, руководствуясь древним девизом – «цель оправдывает средства». И прекрасно! Это только начало! Нужно вообще смотреть-то шире, нужно сломать весь дом старой России, разравнять место бульдозером, распахать землю на «трех тысяч лошадях» как некогда Иерусалим, и построить Новый Чистый Дом – Пресвятой Богородицы! Воздвигнуть из праха веков Русь Святую! Ради этого благого дела все может идти в ход: и шантаж, и подставы, и угрозы, и подкуп, любая неправда и лжесвидетельство, любое надругательство над совестью и человеком. Ибо «власть от Бога» дана, увещевает мэра епископ, когда тот начинается колебаться на своем пути «избранного». «Власть от Бога» - твори этой властью все, что будет полезно для Бога. И все будет чисто и благоуханно, ибо Бог оправдывает любые средства. Ради спасения ближнего. Не сомневайся и тебя оправдает, негодная твоя рожа, «и  тебя вылечит». Главное служи не за страх, а за совесть. Грехов у тебя, как песка морского, а Господь дунет и будет чиста душа твоя. «Встань, ешь хлеб и будь спокоен; я доставлю тебе виноградник Навуфея». Да, примерно что-то такое слышится в кратких словах наставления епископа. А почему его мэр слушает, чуть ли не разинув рот, эта-то хищная акула из местного водоема? «По грехам своим» и слушает, наворотил делов страшных  в свое время мэр-батюшка, а теперь нет, не совесть мучает, а неуютно жить стало, сын вот подрастает, жена-умница хлопочет о семье; уважения человеческого, а не только полубандитского вжаждалось, да мало ли что с человеком после сорока может случиться, нравственный переворот к примеру, ну, или безнравственный, это как хотите. А куда бедному начальнику податься? На «дух» к начальнику духовному. Он будет гарантом моего земного благополучия, моего цветения. Ведь как без гарантий в духовной жизни? Никак. Духовное страхование особая, высоко ценимая статья расходов. Чуть позже мы основательно приглядимся к этому основному персонажу фильма, благолепно  маскирующемуся под образ православного епископа. Разве он хоть немного уважает, мэра? Нисколько, разговаривает с ним свысока, произнося шаблонные красивые фразы о даре власти. Мэр для него не более, чем инструмент, гаечный ключ, которым можно отвинтить и закрутить нужные болты и гайки. Больше скажем, этот якобы духовный персонаж, как некое воплощение духа современного зла, совершенно никого не уважает, не любит и не ценит. Все прочие люди для него «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку» и потому ими  можно крутить как угодно.  Они того стоят. А пока продолжим наше повествование. Ради «высшей правды»  можно любую земную  ложь оправдать, любую правду «Башмачкина» растоптать, разбить, как бутылку водки о камень. И бульдозером, бульдозером все разравнять, в  пыль, в прах и по ветру развеять.

И построить скорей на смрадном месте новое, святое, лучше всего – храм Божий. Чтобы духу никакого не осталось от грешника. Но вот этот храм на крови, долго ли он простоит? Не восстанет ли некто, чтобы обличить и наказать воздвигнувших святыню через смертный  грех? Со времен фильма Абуладзе «Покаяние» стала расхожей фраза: «Эта дорога ведёт к храму? Зачем нужна дорога, если она не ведёт к храму?»  А нужен ли такой храм, построенный на «песке» неправды? И куда, в конце концов, приведет такая «дорожка» к храму как у мэра? 

Невеликий инквизитор 

Однажды одна монахиня горячо высказалась: «Я по трупам пойду, а Царства Божьего достигну», вот и наш невеликий инквизитор, тоже на все готов, ради святых идеалов. Он, собственно, и идет «по трупам», но храм Божий выстраивает.  Не случайно мы назвали его «инквизитором», ибо его духовные корни вполне соответствуют Великому инквизитору из «Легенды» Достоевского: дать покой и высшую цель жизни измученному и несчастному человеку,  сделав его «маленьким», ни за что не отвечающим, «легким» таким упрощенным и радостным существом, взяв на себя все бремя свободы и подвига. Великая миссия, что и говорить, в ноги поклониться за такое радение о человеке. Но оговоримся, это только один показанный нравственный полюс в фильме, даже и не полюс, а какой-то карикатурный противовес к подлинной нравственной тяге. Но об этом позже. 

Прочитайте несколько цитат из речи Великого инквизитора, обращенных ко Христу, чтобы убедиться  в целеполагаемом  родстве этих двух персонажей, только у нашего, невеликого, эти цели не такие обширные: «Нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. Ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою, — но неужели Ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и Твой образ и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора? Они воскликнут наконец, что правда не в Тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал Ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач. 

Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем Ты о нем думал! Может ли, может ли он исполнить то, что и Ты? Столь уважая его, Ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, — и это кто же, Тот, который возлюбил его более Самого Себя! Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. …Неспокойство, смятение и несчастие — вот теперешний удел людей после того, как Ты столь претерпел за свободу их! Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров (свободы)? 

У нас же все будут счастливы, и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе Твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода Твоя. 

О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо Ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей — все судя по их послушанию — и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести — всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостью, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя Твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет, и для их же счастья будем манить их наградой небесною и вечною». 

Прекрасная, глубокая, логичная и главное сегодня вполне себя оправдывающая речь. Наш герой в «ризах правды» подписывался бы под ней не глядя обеими руками, ибо эпизод отнятия куска родового берега и построения храма, всего лишь маленькая иллюстрация к будущему гигантскому замыслу о даровании счастья всему человечеству. Это, скажем, так возможный внутренний монолог духовного лидера с самим собой. В фильме же торжественная речь епископа на открытии храма шаблонна, пресна и красноречиво банальна. Ибо слова для него не главное. Красивые слова давно закончились. Пришло время энергичных, целеустремленных деяний, «народ нужно спасать» от него самого, от страшной свободы, от духовного варварства, нужно строить Дом Святой Руси. Поэтому нужна воля, решимость, неизреченная святость намерений, способность добиваться великих целей, ломая хребты местным «левиафанам». Это могучий, непоколебимый образ духовного стража народной души. Он действует сокровенно, прицельно, наверняка. Его девиз такой же триединый, как у Великого инквизитора: «Авторитет. Чудо. Тайна». Он способен увлечь за собой многих. Ему веришь. Ему внимаешь. Построить Святую Русь на «костях китов», не взирая на чины и лица, это ли не сверхзадача? Вот только напрашивается вопрос: а зачем? Мы это уже проходили и «православную империю в тысячу лет» и «Третий Рим» и «Царство Божие на земле в отдельно взятой стране». Зачем снова? Кто ответит?  Зэк Николай Сергеев? Сын Роман? Или может быть, выдохнет на «стекла вечности» несколько слов из загробных пределов жена Лилия? 

Большинство участников трагедии как в финальной сцене «Ревизора», собираются вместе в новоустроенном храме, но не за пиршественным губернаторским столом, а в храме у Престола  на божественном пиру Царя царей, Бога-Ревизора. Все действующие лица видны, как на ладони, опять же Божьей, камера дает возможность хорошо всех рассмотреть,  все стоят скромно, вроде бы молятся, вроде бы слушают проповедь, вроде бы в храме стоят. Об итогах присутствия на царском пиру догадаться несложно: «Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, И говорит ему: друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов; Ибо много званых, а мало избранных» (Мф. 22:1-14). 

Две истории на одном берегу 

Вспоминается одна давняя история: «И было после сих происшествий: у Навуфея Израильтянина в Изреели был виноградник подле дворца Ахава, царя Самарийского. И сказал Ахав Навуфею, говоря: отдай мне свой виноградник; из него будет у меня овощной сад, ибо он близко к моему дому; а вместо него я дам тебе виноградник лучше этого, или, если угодно тебе, дам тебе серебра, сколько он стоит. Но Навуфей сказал Ахаву: сохрани меня Господь, чтоб я отдал тебе наследство отцов моих!  И пришел Ахав домой встревоженный и огорченный тем словом, которое сказал ему Навуфей, говоря: не отдам тебе наследства отцов моих. И в смущенном духе лег на постель свою, и отворотил лице свое, и хлеба не ел. И вошла к нему жена его Иезавель и сказала ему: отчего встревожен дух твой, что ты и хлеба не ешь? Он сказал ей: когда я стал говорить Навуфею и сказал ему: «отдай мне виноградник твой за серебро, или, если хочешь, я дам тебе другой виноградник вместо него», тогда он сказал: «не отдам тебе виноградника моего, наследства отцов моих».  И сказала ему Иезавель, жена его: что за царство было бы в Израиле, если бы ты так поступал? встань, ешь хлеб и будь спокоен; я доставлю тебе виноградник Навуфея. И написала она от имени Ахава письма, и запечатала их его печатью, и послала эти письма к старейшинам и знатным в его городе, живущим с Навуфеем. В письмах она писала так: объявите пост и посадите Навуфея на первое место в народе; и против него посадите двух негодных людей, которые свидетельствовали бы на него и сказали: «ты хулил Бога и царя»; и потом выведите его, и побейте его камнями, чтоб он умер. И сделали мужи города его, старейшины и знатные, жившие в городе его, как приказала им Иезавель, так, как писано в письмах, которые она послала к ним. Объявили пост и посадили Навуфея во главе народа;  и выступили два негодных человека и сели против него, и свидетельствовали на него эти недобрые люди пред народом, и говорили: Навуфей хулил Бога и царя. И вывели его за город, и побили его камнями, и он умер. И послали к Иезавели сказать: Навуфей побит камнями и умер. Услышав, что Навуфей побит камнями и умер, Иезавель сказала Ахаву: встань, возьми во владение виноградник Навуфея, который не хотел отдать тебе за серебро; ибо Навуфея нет в живых, он умер. Когда услышал Ахав, что Навуфей был убит, разодрал одежды свои и надел на себя вретище, а потом встал Ахав, чтобы пойти в виноградник Навуфея и взять его во владение. И было слово Господне к Илии Фесвитянину:  встань, пойди навстречу Ахаву, царю Израильскому, который в Самарии, вот, он теперь в винограднике Навуфея, куда пришел, чтобы взять его во владение;  и скажи ему: «так говорит Господь: ты убил, и еще вступаешь в наследство?» и скажи ему: «так говорит Господь: на том месте, где псы лизали кровь Навуфея, псы будут лизать и твою кровь». (3 Царств 21, 1-19). 

История о винограднике Навуфея  сходится почти один в один с нашей, киношной. И там и здесь – маленький человек, обиженный властью земной, доведенный до смерти, через неправедный суд, только здешний мэр «самарийский» припахивает вместо «виноградника» не овощные грядки, а  Храм Божий. А где псы, которые будут лизать кровь мэра и всех, к разорению «наследного виноградника» автомеханика, причастные? Погодите, не в ветхозаветные времена живем, не все сразу в «одном флаконе». Кто же приходит в фильме вместо Илии, обличить неправду? Левиафан! Он выходит  из бездны вод, чтобы пожрать сотворивших неправду. А где это в фильме-то? Там вроде бы только один белый скелет предположительно левиафанский, но не факт. «Имеющие очи – да видит».  Не дело художника расправляться подобно псам разорвавшим мертвую Иезавель на куски, так что и хоронить было нечего, со своими героями. В художественной перспективе это дело Промысла Божьего:  «Бог и слышит, да не скоро скажет». 

«Где Бог твой?» 

«Где Бог твой?» - спрашивает «Навуфей» Сергеев после своего «социального убийства» местного батюшку и сам же себе словно отвечает: «Умер твой Бог! Вот он твой Бог-Левиафан на берегу, только кости белеют. Песком твоего Бога  занесло». Батюшка ему отвечает, дескать «мой-то Бог со мной», а ты грешная душа, в церковь не ходишь, не причащаешься, водку вон кушаешь без меры. И очень вяло и неубедительно рассказывает ему историю о страданиях праведника Иова. А потом батюшка идет в домик при храме и отдает помощнице буханку хлеба, чтобы белым хлебом побаловать свиней. Зачем батюшка грешнику рассказывает историю о невинных страданиях великого праведника, который решился даже во имя справедливости, судиться с Богом? К нему эта история совершенно не относится. Бог никогда ему не явится для ответа «в буре». На автослесаря, как и на зрителей, эта сухая моральная сторона история не производит ровно никакого эффекта: бла, бла, бла и все. Но она важна. Именно в ней режиссер без всяких околичностей, в ущерб художественности, прямым текстом отсылает зрителей к той правде, ради которой и стоит смотреть этот фильм. 

Мы все еще сидим, как Иов на гноище, оправдываясь, вопрошая – кстати, в фильме герои, причем в самое вроде бы неподходящее время, задают вопросы: «Ты веришь в Бога?», «Где Бог? – страдая, тупея в самых страданиях своих, мучаясь от невозможности решить для себя  «проклятые вопросы бытия». Мы сидим, соскабливаем черепками бесчисленные струпья греха со своей души, вопием, готовы идти судиться с Богом, а Бог – молчит. Море не вскипает под ударами хвоста Левиафана. И буря над землей еще только-только собирается, чтобы оттуда прозвучал голос Бога Левиафанова. Безмолвная природа вещает о Боге. Он есть, он Бог Живой, а кости белые на берегу, это так, детские пеленки «на отмели веков». 

Мэр, стоя в храме рядом с сынишкой, шепчет ему в ухо: «Бог-то Он все видит». Как говорится, чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Уж кому-кому, но только бы казалось не этому человеку произносить слова о Суде Божьем, уже ему-то точно достанется «на орехи». Но мэр сказал точно, выразил общее чаяние зрителей о земном воздаянии за многочисленные беззакония,  сказал пророчески  как некогда первосвященник Каиафа: «Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».  (Ин. 11: 49-50)  Почему же мэр так бесстрашно взывает о Суде свыше? Значит, надеется на высоких покровителей, отмолят, покроют «омофором», расточат гнев Божий над повинной главой множеством коленопреклонений и молитвенных воздыханий, бояться нечего, наше дело  правое, ради Святой Руси можно зубами врагов и грешников изгрызать. Но «Бог все видит» как-то иначе, чем видится мэру. Так «где же Бог?» Где Левиафан и сила его и мощь Правды Божией? У художника есть только один простой и бездоказательный ответ: Бог везде и Правда его доходит до всех концов вселенной. Бог на Кресте. Бог во славе воскресения своего. Бог между мертвыми на полях сражений. Бог в раю и Бог в аду. Бог среди живых грешников в доме на берегу самого синего моря. Бог в семье друга, приютившего мальчика. Бог в страхах и сомнениях мэра. Бог в пепле сожжённой совести всех, допустивших родовую трагедию. Бог в храме на морском «песке».  Бог в священно-белом безмолвии величественной и чистой северной природы, которая, несомненно, является еще одним Действующим Лицом в фильме, зримой  и неотступной теофанией, проявлением божественного судного зрячества: человек «ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он? Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие; излей ярость гнева твоего, посмотри на все гордое и смири его;  взгляни на всех высокомерных и унизь их, и сокруши нечестивых на местах их;  зарой всех их в землю и лица их покрой тьмою. Тогда и Я признаю, что десница твоя может спасать тебя… Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкой схватить за язык его?  будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?  сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?» (Иов 40. 3-24). 

«Точка сборки» 

Так, где же в фильме «точка сборки»  выхода из нравственного кризиса для современного человека? В катафатическом созерцании величественной природы что ли? В пении псалмов среди прекрасных сопок или в священном молитвенном  безмолвии? А в гоголевском «Ревизоре» где? А где в астафьевском романе «Прокляты и убиты»? Где  в «Божественной комедии»? Где в «Дон Кихоте»? Где в «Бесах»? Художник никогда не говорит языком прямой морали: делай так или эдак, а вот так – нельзя, Бог накажет! Нравственный вектор у фильма есть. Он показывает, как не надо строить храм, как не надо возрождать православное Отечество и проповедовать «приближение Царства Небесного»»; как не надо жить, чтобы не потерять родовое гнездо и любимого человека; как не надо зарываться по уши в грязь и мазать этой грязью все вокруг; как не надо предавать ближнего  и доводить себя до самоубийства; как не надо праздновать труса и бросать друзей на смертную муку. Если бы адвокат Дмитрий не изменил своему армейскому другу с его женой, то вполне возможно у него хватило бы нравственной силы не испугаться, помочь «униженному и оскорбленному» и  противостоять лжи до победного конца.  Конечно, художнику всегда легче показать «как не надо», чем явить художественный опыт «как надо» одолевать вселенское зло и неправду собственного сердца. Но, согласитесь, это было бы тогда совсем другое кино и скорей всего другой режиссер. «Suum cuique», каждому свое.